За надуманные преступления были приговорены два француза: один — к бичеванию на городской площади Лиссабона, другой — к ссылке на побережье Африки.

Первый, г-н Боном, был студентом в Коимбре.

Второй, г-н Совине, — негоциантом в Лиссабоне.

Французский консул жаловался — ему не отвечали; он угрожал — ему смеялись в лицо.

Он покинул Лиссабон.

Господин Рабоди, капитан первого ранга французского военно-морского флота, получил приказ блокировать устье Тахо посредством небольшой флотилии, находившейся под его командованием.

Его миссия заключалась в том, чтобы от имени правительства Луи Филиппа потребовать удовлетворения и возмещения ущерба для французов, высеченных или разоренных по приказу дона Мигела.

Франция испросила у Англии разрешения и, когда такое разрешение было дано, настроилась преподать урок этому карликовому Калигуле.

В начале июня 1831 года адмирал Руссен отплыл из Бреста на корабле «Сюффрен», чтобы принять командование эскадрой, которая, выйдя из Бреста, должна была присоединиться к нему у мыса Санта Мария.

Двадцать пятого июня он был уже в виду мыса Рока.

Шестого июля он присоединился к эскадре.

Эскадра состояла из пяти линейных кораблей, двух фрегатов и двух корветов.

Командовал ею контр-адмирал Югон.

Господин де Рабоди, только что отправивший в Брест шестое по счету захваченное им португальское судно, примкнул к этой грозной армаде, с величественным видом появившейся в устье Тахо 11 июля.

Тахо считалась неприступной со стороны моря.

Вспомним, что на протяжении трех лет европейские державы говорили то же самое об Алжире.

Одиннадцатого июля, начиная с четырех часов пополудни, «Сюффрен» и эскадра, которую он возглавлял, за пятьдесят минут преодолели фарватер, считавшийся непреодолимым, и час спустя все французские суда уже стояли на якоре в трехстах туазах от Лиссабона.

Четырнадцатого июля все было закончено: Франция отомщена, возмещения убытков выплачены и португальский флот, ставший военнопленным, отправлен в Брест.

К несчастью, примерно в это же самое время Франция подписала Двадцатичетырехстатейный мирный договор, превращавший Бельгию в английскую провинцию.

К концу того же 1831 года относится и скандальная афера с ружьями Жиске, в которой были серьезно скомпрометированы глава кабинета министров и маршал Сульт.

Как это бывает почти во всех делах такого рода, были вынесены два вердикта: вердикт суда, приговорившего г-на Марраста, автора разоблачительной статьи, к шести месяцам тюремного заключения и штрафу в три тысячи франков, и вердикт общественного мнения, приговорившего министров и поставщика к куда более тяжелому наказанию.

Вердикт общественного мнения — это единственный вердикт, о котором будут помнить.

Если и не для Франции, то хотя бы для Англии, Пруссии, Австрии и России прошедший 1831 год оказался весьма удачным.

Англия закрепила за собой Бельгию, заставив ее назначить Леопольда I королем бельгийцев.

Пруссия упрочила свою власть над Рейнскими провинциями, имевшими возможность убедиться в том, сколь малое значение мы им придавали.

Австрия доказала, что, находясь в рядах великих держав, она идет уже не позади Франции, а впереди нее. Несмотря на принцип невмешательства, провозглашенный Францией, она ввела свои войска в Парму, Модену и Болонью; что же в таком случае произойдет, если она когда-нибудь введет войска в Милан?

Что же касается России, то на сей раз она окончательно убила Польшу, и если та еще шевелилась, то, подобно Энкеладу, могла делать это лишь в глубине своей могилы.

Так что мир был восстановлен везде, кроме Франции.

После гражданской войны пришел черед рабской войны.

О Лион, Лион! Несчастный город из грязи и дыма, скопление богатств и нищеты, где богач не осмеливается заложить лошадей в свою карету, опасаясь оскорбить этим бедняка; где для сорока тысяч несчастных восемнадцать часов из двадцати четырех часов дня заполнены хрипами и усталостью!

Представьте себе спираль, состоящую из трех ярусов:

на вершине ее восемьсот фабрикантов:

посредине — восемь или десять тысяч хозяев мастерских;

в основании, поддерживая всю эту огромную тяжесть, — сорок тысяч рабочих;

а рядом, словно трутни вокруг улья, вьются посредники, нахлебники фабрикантов и поставщики первичного сырья.

Как вы понимаете, эти посредники живут за счет фабрикантов;

эти фабриканты живут за счет хозяев мастерских;

эти хозяева мастерских живут за счет рабочих.

И при всем том лионскую индустрию со всех сторон осаждают конкуренты:

Англия, производящая те же товары и переставшая закупать их в Лионе;

Цюрих, Базель, Кёльн и Берн, сделавшиеся соперниками второго по величине города Франции.

Сорок лет тому назад, то есть в прекрасные дни Империи, рабочий зарабатывал от четырех до шести франков в день; в те времена он легко кормил жену и то многочисленное семейство, какое всегда разрастается на ложе бедняков, неспособных заглянуть в будущее!

Однако мало-помалу заработная плата рабочего снизилась с четырех франков до сорока су, затем до тридцати пяти, тридцати, двадцати пяти, и, наконец, в то время, к которому мы подошли, простой ткач гладких тканей стал получать восемнадцать су в день за восемнадцать часов работы.

Из чего следует невозможность выжить.

Когда, наконец, эти бедняги заметили, что после восемнадцатичасового трудового дня они и их семьи остаются голодными, в квартале Ла-Круа-Рус, то есть в рабочем пригороде, раздался оглушительный плач, сложившийся из стенаний ста тысяч страдальцев.

Этот горестный вопль потряс одновременно, хотя и совершенно различным образом, двух людей, осуществлявших власть в Лионе:

г-на Бувье-Дюмолара, префекта;

генерала Роге, командующего военным округом.

Первый, исполняя свои административные обязанности, был способен изучать и оплакивать эту нищету, тем более страшную, что она возрастала с каждым днем, но никто не знал, как ее прекратить.

Второй, честный и храбрый солдат, чуждый всем общественным вопросам, отложенным на будущее, в любой жалобе видел лишь нарушение дисциплины, а в его глазах любое нарушение дисциплины было наказуемым, независимо от того, касалось это нарушение военной дисциплины или гражданской.

Рабочие потребовали установить тариф оплаты труда.

Генерал Роге собрал членов примирительной конфликтной комиссии, чтобы добиться от них какой-нибудь меры принуждения, однако они, напротив, действуя по наущению г-на Дюмолара, стали обсуждать требуемый тариф и в конце концов издали своего рода указ, составленный в следующих выражениях:

«Поскольку общеизвестно, что в действительности многие фабриканты оплачивают выделку тканей по крайне низким расценкам, представляется полезным установить для этих расценок минимальный тариф».

Основы этого тарифа должны были обсуждаться в порядке спора между двадцатью двумя рабочими, двенадцать из которых уже были делегированы своими товарищами, и двадцатью двумя фабрикантами, назначенными Торговой палатой.

В итоге 21 октября 1831 года во дворце префектуры состоялось совещание.

Однако на этом совещании фабриканты, торопившиеся куда меньше, чем рабочие, поскольку увеличение расценок должно было обратиться для них в денежные потери, заявили, что, будучи назначены официально, они не могут связывать обещанием своих коллег.

В итоге было решено, что фабриканты соберутся отдельно и назначат своих уполномоченных представителей.

Так что вопрос о тарифе был снова отложен.

Тем временем рабочие умирали от голода.

Очередное совещание было назначено на 25 октября.

На этом заседании предстояло обсудить жизнь и смерть сорока тысяч несчастных.

И потому на глазах у всех — мы видели нечто подобное позднее, но тогда такое зрелище было незнакомо — около десяти часов утра на городской площади собралась вся эта толпа несчастных, ожидавших своего приговора.