По словам г-жи де Севинье, некоторым людям мы должны так много, что можем расплатиться с ними лишь неблагодарностью.
Именно так Июльская монархия и расплатилась с Лафайетом.
Узнав об этом голосовании в Палате депутатов, Лафайет тотчас же послал королю прошение об отставке.
Оно было составлено в следующих выражениях:
«Париж, 25 декабря 1830 года.
Государь!
Решение об упразднении должности главнокомандующего национальной гвардией, принятое вчера Палатой депутатов и одобренное королевскими министрами в ту самую минуту, когда этот закон был поставлен на голосование, ясно отражает мнение обеих ветвей законодательной власти, в особенности той, к какой я имею честь принадлежать. Полагаю, что я проявил бы неуважение к ней, если бы стал дожидаться всех прочих формальностей, чтобы послать королю, как я это делаю сейчас, прошение снять с меня полномочия, доверенные мне королевским ордонансом. Вашему Величеству известно, и переписка главного штаба может, в случае нужды, это подтвердить, что их осуществление не было до настоящего времени столь призрачным, как об этом говорят с трибуны. Внушенная патриотизмом заботливость короля поможет справиться с насущными задачами; к примеру, будет важно устранить, посредством ордонансов, которые закон оставляет в его распоряжении, тревогу, вызванную раздроблением сельских батальонов, и опасение увидеть сокращение в укрепленных или прибрежных городах такого чрезвычайно полезного образования, как городская артиллерия.
Председатель совета министров соблаговолил внести предложение дать мне звание почетного командующего; однако он поймет сам, да и Ваше Величество рассудит, что такие номинальные награды не подобают ни установлениям свободной страны, ни мне.
С уважением и благодарностью возвратив в руки короля тот единственный ордонанс, который давал мне власть над национальной гвардией, я принял меры предосторожности для того, чтобы от этого не пострадала служба. Генерал Дюма будет получать приказы от министра внутренних дел, а генерал Карбоннель руководить службой в столице до тех пор, пока Ваше Величество не соблаговолит позаботиться о его замене.
Прошу, Ваше Величество, принять самые сердечные уверения в моей преданности и моем уважении.
ЛАФАЙЕТ».
На другой день он получил от Луи Филиппа послание, служащее достойной парой к письму, которое король отправил Лаффиту:
«Только что, дорогой генерал, я получил Ваше письмо, опечалившее и в равной степени удивившее меня принятым Вами решением. У меня еще не было времени прочитать газеты. Совет министров собирается в эту минуту на заседание; я надеюсь увидеть Вас, когда буду свободен, то есть между четырьмя и пятью часами, и заставить отказаться от Вашего намерения.
Примите, дорогой генерал, и т. д.
ЛУИ ФИЛИПП».
У короля не было времени прочитать газеты. Король был удивлен и огорчен решением генерала, в то время как это решение было продиктовано генералу указом Палаты депутатов.
Письмо это дышало хладнокровной бестактностью или исключительной невнимательностью.
Двадцать шестого декабря, то есть на другой день, было опубликовано в газетах и расклеено на стенах в Париже следующее воззвание:
«Храбрые национальные гвардейцы, мои дорогие сограждане! Вы разделите мою печаль, узнав, что генерал Лафайет счел своим долгом подать в отставку. Я хотел верить, что и дольше буду видеть его во главе вас побуждающим ваше рвение своим примером и памятью о великих услугах, которые он оказал делу свободы. Его отставка тем более ощутима для меня, что еще несколько дней тому назад этот достойный генерал блистательно участвовал в поддержании общественного порядка, который вы так благородно и так действенно защищали во время недавних волнений. Вот почему утешением для меня служит мысль, что я ничем не пренебрег для того, чтобы уберечь национальную гвардию от того, что явится для нее причиной горьких сожалений, а для меня — настоящим горем.
ЛУИ ФИЛИПП».
Палата депутатов, что называется, одним камнем убила двух воробьев: прочитав об отставке Лафайета, Дюпон (из Эра) последовал его примеру.
На этот раз никто не оспаривал его права подать в отставку; напротив, ее поспешили принять.
Спустя пять дней лорд Стюарт, английский посол, нанес по случаю Нового года дипломатический визит Луи Филиппу, и, когда он поздравил короля с тем, как умело тот вышел из различных затруднений, которые преподнес ему 1830 год, Луи Филипп ответил:
— Да, дела и в самом деле обернулись неплохо.
И с улыбкой добавил вполголоса:
— Мне осталось выплюнуть еще два лекарства, и все будет кончено.
Этими двумя лекарствами, которые ему осталось выплюнуть, были Лаффит и Одилон Барро, единственные представители Июльской революции, еще находившиеся у власти.
Вот так канул в зияющую бездну вечности приснопамятный 1830 год.
LII
Год 1831-й начался с новых волнений. Поминальная месса в годовщину убийства герцога Беррийского послужила поводом к мятежу, длившемуся три дня и имевшему итогом разорение церкви Сен-Жермен-л’Осеруа, ограбление Архиепископского дворца и исчезновение геральдических лилий с королевского гербового щита.
Прежде Луи Филипп хотел попытаться уверить всех, что он Валуа, а не Бурбон.
На сей раз это означало признаться, что он не Бурбон и не Валуа.
Эти события происходили уже при новом кабинете министров. Луи Филипп выплюнул свое первое лекарство, г-на Лаффита.
Вот как все произошло и вот по какому поводу бывший владелец Бретёйского леса подал в отставку с поста председателя совета министров.
С высоты трибуны и устами председателя совета министров Франция провозгласила политику невмешательства, изложив ее в следующих выражениях:
— Франция не позволит, чтобы принцип невмешательства был нарушен. Однако она приложит также все усилия к тому, чтобы никто не поставил под угрозу мир, который может быть сохранен. Если война станет неизбежной, надо будет доказать перед лицом всего мира, что мы ее не хотели и ведем ее лишь потому, что нас поставили перед необходимостью сделать выбор между войной и нарушением наших принципов; но мы станем при этом еще сильнее, когда к силе нашего оружия присоединим убеждение в нашей правоте. Мы продолжим переговоры, и все заставляет нас надеяться, что они будут удачными; но, ведя их, мы будем вооружаться. Через очень короткое время мы будем иметь, помимо наших крепостей, обеспеченных продовольствием и боеприпасами, готовую к бою пятисоттысячную армию, хорошо вооруженную, хорошо организованную и хорошо управляемую; ей будут оказывать поддержку миллион национальных гвардейцев, и король, если понадобится, встанет во главе нации. Мы двинемся вперед сомкнутыми рядами, сильные нашей правотой и мощью наших принципов. Если же при виде трехцветных знамен разразятся бури и они станут нашими союзниками, мы не будем за это ответственны перед миром!
Вполне естественно, что этой декларации принципов, произнесенной с согласия короля, бурно аплодировали в Палате депутатов, а особенно вне ее.
Внезапно разразилась революция в Модене, к которой были причастны сам правящий герцог, желавший стать королем единой Италии, и герцог Орлеанский, сын короля.
Чтобы подавить эту революцию, Австрия приняла решение ввести в Модену свои войска.
В соответствии с воззванием, прозвучавшим с трибуны Палаты депутатов, маршалу Мезону, нашему послу в Вене, было поручено ознакомить австрийский кабинет министров с официальной декларацией, которая запрещала Австрии вступать в Папское государство.
Однако на эту декларацию австрийский кабинет министров ответил следующей простой нотой, вышедшей даже не из-под пера, а из уст г-на фон Меттерниха:
