Нет нужды говорить, что стихи эти принадлежат Виктору Гюго; он написал их, когда в 1830 году Палата депутатов отклонила предложение потребовать у Англии останки Наполеона и похоронить их под Вандомской колонной.

Кстати, как и легко было предвидеть, то, что после подобного сообщения, прозвучавшего в Палате депутатов, да еще в подобных выражениях, должно было произойти, произошло.

Принц Луи Наполеон, высланный по приказу Луи Филиппа в Америку, вернулся в Англию, и в Англии услышал о предложении г-на де Ремюза и аплодисментах Палаты депутатов.

И тогда он задался вопросом, как могут племяннику вменить в вину возвращение во Францию, когда туда триумфально возвращают достославные останки дяди.

Мы уже сказали, что то ли в 1832, то ли в 1833 году принц Луи встречался с генералом Лафайетом. Эта встреча не имела никаких результатов, за исключением того, что она удостоверила различие взглядов, существовавшее между принцем Луи и радикалами.

По прошествии семи лет, после провалившейся попытки мятежа в Страсбурге, принц Луи решил возобновить прерванные тогда переговоры и на этот раз провести их с демократами образца 1839 года.

Партия долго отвергала его предложения, но в конце концов пожелала узнать, нельзя ли извлечь из них какую-нибудь пользу.

К принцу Луи отправили г-на Дежоржа, главного редактора газеты «Прогресс Па-де-Кале».

Господин Дежорж отправился в Лондон, в каком-то постороннем доме увиделся с принцем и пришел к выводу, что тот расположен снова приняться за свои попытки.

Беседа длилась несколько часов.

Вместо того чтобы обнаружить в принце Луи прогрессивные идеи, которые, по мнению г-на Дежоржа, должны были зародить в юной голове время и события, он обнаружил в нем лишь наполеоновские легенды и, от имени республиканской партии, отказался от всякого соглашения с ним.

Более того, беседа привела к полному разрыву отношений.

— Мы встретим вас ружейным огнем, — заявил г-н Дежорж принцу, когда тот при расставании протянул ему руку.

Впрочем, французское правительство было осведомлено о любой из надежд принца, о любом из его поступков в Лондоне, о любой из его встреч с представителями различных партий и даже различных держав.

В конце 1839 года, беседуя с герцогом Орлеанским, я заговорил с ним о принце Луи.

— Ах, ну да, — промолвил герцог, — вы ведь знакомы с ним лично.

— Не с ним, монсеньор, а с его матерью.

— Ну что ж, в таком случае дайте им знать, что нам известно не только все то, что они делают, но еще и все то, что они говорят, и не только все то, что они говорят, но и все то, что они думают.

Я не имел чести быть в достаточно прямых отношениях с этой ветвью семьи Наполеона, чтобы позволить себе давать ей какие-либо советы. Но, отправившись несколько дней спустя в Лондон, я встретился на пароходе с одним из своих друзей, г-ном д'Анбером, который, как мне было известно, связал свою жизнь с фортуной принца; он знал, что после ареста принца в Страсбурге герцогиня де Сен-Лё, полагая себя в некоторой степени обязанной мне, прислала мне резной камень, найденный Наполеоном в Египте и привезенный им оттуда, и сопроводила этот подарок следующей короткой запиской:

Д'Анбер призвал меня воспользоваться моим пребыванием в Лондоне для того, чтобы встретиться с принцем.

Я покачал головой в знак отрицания.

— Но почему вы отказываетесь? — спросил меня г-н д'Анбер. — Принц прекрасно примет вас.

— Я в этом не сомневаюсь.

— Но в чем тогда дело?

— Я не буду встречаться с принцем.

— Выходит, у вас есть причина не делать этого?

— Даже две.

— И какие?

— Пожалуйста. Первая заключается в том, что у меня нет никаких причин быть бонапартистом, и я не являюсь им.

— Но принц принимает не только бонапартистов.

— Я это прекрасно знаю.

— Тогда эта первая причина не может вас останавливать.

— Поэтому я и сказал вам, что у меня их две.

— И какая же вторая?

— Вторая состоит в том, что не пройдет и трех месяцев, как принц предпримет какую-нибудь новую безрассудную попытку, которая удастся так же плохо, как и первая, и поскольку полиция не спускает глаз с него и с тех, кто к нему приходят, то в тот момент, когда он эту попытку предпримет, всех, кто к нему приходил, будут допрашивать, а я не склонен подвергаться мучению, каким бы легким оно ни было, за чужую веру.

Д’Анбер настаивал, но впустую.

Он жив, он помнит этот случай и может сказать, поменял ли я теперь хоть слово в разговоре, который у нас тогда состоялся.

Принц Луи подтвердил правильность моего предположения. 7 августа 1840 года в газетах можно было прочитать, что накануне, в шесть часов утра, принц Луи Бонапарт высадился в городе Булонь-сюр-Мер с шестью десятками своих соратников, обратился к населению с призывом, не имевшим успеха, и спустя три часа оказался в руках французских властей.

Вместе с ним были арестованы пятьдесят два человека.

На это раз никаких попыток разделения уголовных дел не было, и правительство заявило, что принца и его сообщников будут судить в ходе общего следствия.

Была созвана Палата пэров.

Принца Луи перевезли в замок Ам, где он оставался вплоть до 12 августа; 12 августа его доставили в Париж и поместили в женское отделение тюрьмы при Дворце правосудия, в ту самую камеру, которую не так давно занимали Фиески и Алибо.

Бывший король Голландии уже давно жил во Флоренции, во дворце, расположенном на Лунгарно; прежде он неизменно отказывал сыну во встрече, но в этих обстоятельствах не колеблясь предоставил ему доказательство своего отеческого сочувствия.

Газеты опубликовали его открытое письмо, содержавшее следующий абзац:

Правительственные газеты ответили на этот абзац следующей нотой:

«Газеты содержат в своих сегодняшних номерах письмо отца Луи Бонапарта, графа де Сен-Лё, бывшего короля Голландии, который заявляет, что воспринимает как оскорбление то, что его сыну выбрали в качестве тюремной камеры помещение, где содержался Фиески.

Комнату, где находится в тюремном заключении Луи Бонапарт, в свое время действительно занимал Фиески; однако следует заметить, что несправедливо искать в этом сопоставлении повод для упрека властям: комната, о которой идет речь, несколько месяцев тому назад подверглась полной переделке, поскольку она была предоставлена в качестве личного жилища надзирательнице женского отделения тюрьмы, и той пришлось покинуть ее после прибытия Луи Бонапарта».

Принц Луи выбрал в качестве защитников г-на Беррье и г-на Мари.

Шестого октября он был приговорен к вечному тюремному заключению.

— Как долго длится во Франции вечность? — спросил принц Луи после оглашения этого приговора.

Узник был препровожден обратно в замок Ам, где ему предстояло отбывать заключение.

Министры Карла X, отпущенные на свободу за три года до этого, оставили ему место незанятым.

Восьмого октября, то есть через два дня после того как принц Луи был приговорен к пожизненному тюремному заключению, фрегат «Красотка», торжественно отправившийся за прахом императора, прибыл в Джеймстаун.

Спустя семь дней, то есть 15 октября, должна была отмечаться двадцать пятая годовщина прибытия Наполеона на место своего изгнания.

Этот день был выбран для церемонии перенесения праха.

При эксгумации присутствовали господа Бертран, Лас Каз, Гурго и Монтолон.

Сын генерала Бертрана, Артур, который родился на острове Святой Елены и которого его мать представила императору как первого француза, вступившего в Лонгвуд без разрешения губернатора, написал безыскусный, но превосходный отчет об экспедиции фрегата «Красотка».