Эти свидетельства преданности были для нее тем более драгоценными, что у нее отняли двух ее добрых друзей, г-на де Менара и мадемуазель Стилит де Керсабьек, заменив их г-ном де Бриссаком и г-жой д’Отфор; последние тоже были ревностными роялистами, преданными слугами принцессы, но, тем не менее, их не связывали с ней настолько близкие отношения, как это было у тех, с кем ее разлучили.

Арест герцогини Беррийской произвел громадное впечатление в Париже и поставил в весьма затруднительное положение правительство, которое его осуществило.

И в самом деле, что будет делать теперь король? Отдаст ли он принцессу под суд? Призовет ли он на ее голову, повинную в том же преступлении, ту же кару, какую по его приказу обрушили на головы республиканцев?

Или же, уступая семейным соображениям и родственным связям, согласится выдворить безнаказанной на берега Италии женщину, только что поднявшую мятеж в Вандее?

В случае, если король отдаст принцессу под гласный суд, он поссорится со всеми монархами Европы.

В случае, если король отпустит принцессу, никак не наказав ее, он подвергнется справедливым обвинениям со стороны не только республиканской партии, но еще и левого крыла Палаты депутатов.

В Палате депутатов состоялось заседание, не повлекшее за собой ничего, кроме усиления распрей между партиями и угроз между противниками.

Неожиданно в Тюильри пришла телеграфная депеша; это случилось 17 января 1833 года, днем. В депеше говорилось:

Это была скверная, почти позорная возможность выйти из затруднительного положения, но все же это была возможность выйти из него.

Новость встретили с радостью.

Двадцать второго января министерские газеты сообщили, что господа Орфила и Овити отбыли в Блай, куда их вызвали в связи со случаем из области судебной медицины.

Читателей этой пугающей заметки она приводила в сильное волнение. Что это за случай из области судебной медицины, который должны удостоверить двое прославленных выразителей научного мнения?

Двадцать четвертого января господа Орфила и Овити прибыли в Блай, были приняты принцессой и в докладе, составленном ими совместно с господами Жинтраком и Бартесом, удостоверили следующее:

что принцесса, рожденная родителями, страдавшими чахоткой, демонстрирует симптомы легочного заболевания;

что она предрасположена к воспалению легких и кишок;

что почти всегда после прогулок по крепостному валу ее охватывает небольшой сухой кашель тревожного характера;

что ее здоровье требует серьезных мер предосторожности;

что она должна взять себе за правило выходить на воздух лишь около полудня, особенно в крепости, где стужа крайне сильна, а туманы, вызванные близостью реки, густы и опасны для здоровья.

Это был вовсе не тот доклад, какого ожидало правительство, и потому его упрятали в папки министерства внутренних дел, где г-н д'Аргу только что сменил г-на Тьера.

Однако пресловутая фраза «Чтобы разобраться со случаем из области судебной медицины», мелькнувшая в министерских газетах, оказала действие. «Корсар», выступая в своей роли застрельщика, решил, что он первым разгадал тайну, скрытую под этой фразой, и выдвинул предположение, что за этим случаем из области судебной медицины вполне может таиться беременность.

Уже на другой день г-н Эжен Бриффо дрался на дуэли с каким-то роялистом и получил пулю в плечо.

Наутро «Корсар» воспроизвел обвинение, причем в более утвердительной форме, и получил новый вызов на дуэль.

Однако политика запугивания была негодным средством для того, чтобы принудить к молчанию республиканскую партию, которая отличалась прежде всего безумной храбростью, толкавшей ее навстречу опасности.

И потому в тот же день «Национальная газета» и «Трибуна» пренебрежительным жестом бросили перчатку легитимистам.

Арман Каррель, в такого рода делах всегда первым бросавшийся в атаку, написал в «Национальной газете»:

«По-видимому, настал момент испытать на прочность пресловутый карлистско-республиканский союз. Что ж, сделать это нетрудно! Пусть господа верные рыцари скажут, сколько их есть; встретимся с ними один-единственный раз, и на этом все разговоры закончатся; искать себе помощников среди сторонников золотой середины мы не станем».

Одновременно Годфруа Кавеньяк, Марраст и Гардерен отправили от имени республиканской партии следующий вызов на дуэль газете «Привидение»:

«Мы посылаем вам первый список, включающий двенадцать персон, и вызываем вас не на двенадцать одновременных дуэлей, а на двенадцать последовательных поединков в те дни и в тех местах, о которых мы легко договоримся. Не надо никаких извинений, никаких предлогов, которые не в состоянии спасти вас ни от проявления трусости, ни, главное, от тех последствий, какие она за собой повлечет. Отныне между вашей и нашей партиями начата война, в которой это сражение будет первым: никакого перемирия до тех пор, пока одна из них не склонится перед другой».

Второго февраля состоялся первый из этих поединков, в котором встретились г-н Ру Лабори и г-н Арман Каррель; всегда рыцарственный до крайности, Арман Каррель не захотел никому уступать первенства.

Дуэль была на шпагах и длилась три минуты; г-н Ру Лабори получил два легких ранения в руку, а г-н Арман Каррель — серьезное ранение в правый бок.

Шпага прошла насквозь через печень.

Трудно представить себе, какое впечатление произвел этот первый поединок; г-н де Шатобриан и г-н Дюпен столкнулись у дверей дома раненого, придя справиться о состоянии его здоровья.

Было решено, что поединки продолжатся, и состоялись переговоры о выборе места дуэлей и рода оружия.

Однако правительство, ощутившее, возможно, радостное волнение при виде того, что ее враги готовы взаимно уничтожить друг друга, было всерьез испугано впечатлением, которое произвела эта первая пролитая кровь, и приняло все меры для того, чтобы стать хозяином положения; было произведено несколько арестов, и республиканцы и роялисты оказались под таким сильным надзором, что два уже назначенных поединка оказались сорваны из-за присутствия жандармов в условленном месте.

Наконец, 26 февраля все прочитали в «Вестнике» следующее заявление, переданное герцогиней Беррийской в руки генерала Бюжо, коменданта крепости Блай:

«Под давлением обстоятельств, а также мер, предписанных правительством, я, хотя и имея самые серьезные причины для того, чтобы держать заключенный мною брак в тайне, полагаю своим долгом по отношению к самой себе, равно как и к своим детям, заявить о том, что тайно вышла замуж во время своего пребывания в Италии.

Это заявление, которое еще не являлось официальным сообщением о беременности, но явно было шагом к такому сообщению, привело в растерянность легитимистскую партию, не нашедшую никаких других доводов для возражений, кроме как решительно отрицать, что это заявление было написано самой герцогиней Беррийской.

Те же, кто пошел на самую большую уступку правительству Луи Филиппа, согласились признать, что это заявление действительно исходило от нее, однако настаивали на том, что она подписала его по принуждению.

И тогда, дабы заставить замолчать даже самых недоверчивых, правительство решило, что герцогиня Беррийская, безоговорочно признанная беременной, рожать будет прилюдно и об этих родах будет составлен протокол.

Соответственно, г-н Денё, акушер герцогини, был отправлен в Блай, куда он и прибыл 24 марта 1833 года.

Трудность заключалось в том, чтобы добиться от узницы согласия на такие прилюдные роды.