Возле ворот Сен-Дени странное шествие сталкивается с полком кирасир, который идет вдоль бульваров, следуя в противоположном направлении; солдаты и народ обмениваются возгласами «Да здравствует реформа! Долой Гизо!».

После чего они продолжают свой путь: кирасиры идут к площади Бастилии, а огненное шествие движется к площади Мадлен.

Те, кто с удивлением наблюдает за приближением этого шествия, со страхом провожают его глазами. Все догадываются, что это одна из тех чреватых молниями туч, какие несут в своей утробе грозу.

Когда шествие подходит к улице Мира, часть его отделятся от основной группы и растворяется среди наблюдающей за ним толпы.

Те, кто следит глазами за этими людьми, могут видеть, что они двинулись по улице Нёв-Сент-Огюстен.

Вне всякого сомнения, две эти группы, разделенные на короткое время, намеревались воссоединиться на площади Мадлен.

Оставшаяся часть шествия продолжает идти по бульвару, оставляя позади себя, словно пароход, бурлящую борозду и наполненный искрами столб дыма.

Но у министерства иностранных дел колонна наталкивается на один из фасов каре, образованного 14-м пехотным полком, и останавливается.

По ее сторонам и позади нее находится плотная толпа.

Офицер, командующий отрядом, размыкает каре, покидает его и направляется навстречу шествию.

Со своей стороны, человек с красным знаменем отделяется от своих спутников и направляется навстречу офицеру.

Какими словами обменялись между собой два этих человека? Никто этого не знает. Внезапно раздается одиночный выстрел; лошадь командира встает на дыбы посреди облака дыма; в один прыжок офицер возвращается в каре, звучит команда «Пли!», ружья солдат двух первых рядов опускаются, вся линия вспыхивает огнем, слышатся предсмертные крики; толпа, запрудившая бульвар, стремительно перетекает на улицу Мира и улицу Бас-дю-Ремпар, парапеты которой ломаются под людским напором.

И тогда тем, кто стоит у окон, открывается жуткое зрелище: на мостовой распростерты пятьдесят два убитых и раненых; мертвые лежат неподвижно, раненые ползут в лужах собственной крови.

Среди мертвых есть две женщины.

Как объяснить это побоище без предостережения, это убийство без предупредительного окрика? Почему вся эта линия вооруженных солдат в упор выстрелила в толпу мужчин, женщин и детей?

Видя, что он стоит один на пустынном бульваре перед лицом мертвых и умирающих, командир понимает, какая чудовищная ответственность ляжет на него. В страхе он приказывает одному из своих офицеров дать объяснения народу.

Дать объяснения! Как будто человеческий язык способен объяснить подобную бойню!

Офицер, верный дисциплине, уходит. Немного бывает поручений, таящих в себе подобную опасность. Жерар, нападающий на льва прямо в его логове, больше уверен в том, что вернется назад живым, чем был уверен в своей жизни посланец командира.

Он быстро пробирается среди трупов, входит в кафе Тортони и дает следующее объяснение:

— Командир дал всего лишь приказ преградить путь штыками; одно из ружей было заряжено и во время этого маневра выстрелило; солдаты решили, что была подана команда «Пли!» и открыли огонь.

В ту минуту, когда он дает это невероятное объяснение, какой-то человек, вооруженный двуствольным ружьем, врывается в кафе, целится в офицера и собирается убить его в упор, однако национальные гвардейцы отнимают у этого человека ружье, прикрывают своими телами офицера и отводят его назад в батальон.

Там они застают все ту же колонну, но уже поредевшую. Она тащит за собой телегу для перевозки мертвых. В телегу навалено семнадцать трупов, и колонна движется, освещая факелами этот катафалк, оставляющий везде, где он проезжает, след крови.

На всем пути этой мрачной погребальной процессии слышится призыв: «К оружию!»

Лавки закрываются, свет в окнах гаснет; видно, как в темноте двигаются вооруженные люди, вышедшие неизвестно откуда.

Те, кто сопровождает телегу, направляются вместе с ней к редакции «Национальной газеты», крича: «К оружию! Нас убивают!» Они делают там короткую остановку, а затем медленным шагом продолжают путь среди толпы, при виде этого зрелища пьянеющей от жажды мести.

Время от времени крики усиливаются; дело в том, что на телегу взобрался какой-то человек, который время от времени поднимает и ставит на ноги труп женщины, грудь которой пробита пулей; затем, после того как дрожащий свет факела освещает в течение минуты это страшное видение, он роняет труп, который с приглушенным шумом падает на свое смертное ложе.

Всюду, где этот мрачный кортеж проходит, он сеет месть; она даст всходы ночью и будет годна для жатвы на другой день.

Наконец, телега покидает бульвары и углубляется в еще освещенные соседние улицы; затем она достигает темных улиц, где ненависть яростней, поскольку сильней нищета.

Когда телега скрывается из виду, еще долго слышно, как она грохочет, словно дальний гром.

Известно, откуда пришла эта гроза, но знаем ли мы, куда она идет?

Начиная с этого момента народ требует уже не падения кабинета министров, а падения королевской власти.

Отряд 2-го легиона национальной гвардии возвращался по улице Лепелетье, направляясь к двору мэрии на улице Шоша́; следом за ним шла толпа народа, кричавшая «К оружию!» и упрекавшая его за отступление. Все национальные гвардейцы несли в душе тяжелую боль и требовали идти в бой, но у отряда не было полковника.

Командир национальной гвардии Сен-Жермена, ставший свидетелем сцены у особняка на бульваре Капуцинок, поспешно облачается в мундир и бросается во двор мэрии; там он застает г-на Берже, подле которого около трехсот человек, и спрашивает их, хотят ли они двинуться на здание министерства иностранных дел. Мэр, украшенный своей перевязью, колеблется; положение серьезное: начиная с этого момента речь идет о восстании.

Однако весь отряд кричит: «Вперед!» Он требует патронов, но в патронах отказано: штыков будет достаточно.

Барабанщика торопят выйти наружу, и он удаляется в направлении улицы Предместья Монмартр, подавая сигнал общего сбора.

Отряд 2-го легиона выходит из двора мэрии, устремляется на бульвар и захватывает пост, охраняемый 14-м пехотным полком, который отступает в сторону площади Карусели. В этот момент в воздухе раздается тоскливый гул набата.

Два этих звука, барабанная дробь и удары колокола, отмечают последний час дня, наполненного неожиданными и роковыми поворотами.

24 февраля. — В Тюильри слышат гул набата, который призывает народ к оружию, а Бога — на помощь народу.

В час ночи король в третий раз вызвал к себе г-на Моле. Господин Моле не явился.

Один только г-н Гизо остался верен должности, с которой король не решается его сместить и которую сам он не решается покинуть.

Два этих человека, катящиеся в общую бездну, которую каждый из них вырыл другому, еще тешат себе иллюзиями, настолько толсты стены у королевского дворца, настолько хорошо оберегают от правды его двери.

У них вызывают недовольство малодушие генерала Тибюрса и вялость генерала Жакмино. Нужно предоставить командование войсками маршалу Бюжо: нужно замарать народной кровью гербовый щит Исли.

Указ о назначении маршала Бюжо начальником гарнизона подписан королем и скреплен подписью г-на Гизо.

Напоследок человек из Гента успел пустить парфянскую стрелу.

Король, видя, что г-н Моле не является, вызвал к себе г-на Тьера.

Через пятнадцать минут придверник доложил о его приходе.

Господин Гизо и г-н Тьер встретились у двери: г-н Гизо выходил из кабинета, а г-н Тьер входил в него.

Эти два человека, которые раскланялись с вежливостью врагов, обладающих светскими манерами, были далеки от догадки, что их общее поприще подошло к концу.

Господин Тьер обнаружил на столе указ о назначении маршала Бюжо; он одобрил его, но при условии, что на другой день не будет атакована ни одна баррикада.