При этих словах своего защитника Алибо живо поднялся со своего места.

— Господа, — произнес он, — я благодарю моего адвоката за его добрые намерения, однако у меня нет ни малейшего желания защищать свою жизнь; мое намерение состоит в том — и все это видели, ибо я даже не пытался бежать — мое намерение, повторяю, состоит в том, чтобы честно донести до вас эту мысль, в надежде, что вы воспримете ее точно так же. Заговорщик добивается успеха или умирает! У меня было по отношению к Луи Филиппу Первому такое же право, какое Брут употребил против Цезаря.

Ропот, поднявшийся в Палате, на минуту прервал его речь.

— Цареубийство, — повысив голос, продолжил он, — это право человека, который может добиться справедливости лишь своими собственными руками.

Подобной защиты не желали слушать ни г-н Паскье, ни вся Палата пэров. Алибо принудили к молчанию.

Не было никакого сомнения в характере приговора, который будет вынесен осужденному. Алибо был приговорен к каре, полагающейся отцеубийцам.

Он отказался подавать ходатайство о помиловании.

Однако Шарль Ледрю, человек, образ мыслей которого был исполнен добросердечия и который из-за этого был позднее так страшно оклеветан, написал королю следующее прошение:

Прошение было отклонено.

Узнав эту новость в воскресенье утром, Шарль Ледрю помчался к г-ну Созе, хранителю печати, чтобы вручить ему лично кассационную жалобу.

Однако г-н Созе ответил, что на приговоры Палаты пэров кассационные жалобы не подают.

Весь этот воскресный день Алибо то погружался в размышления, то распевал мелодии тех краев, где он вырос; странное сближение: человек, которому предстоит вот-вот умереть, извлекает из глубины своей памяти прежде всего и с наибольшим удовольствием первые воспоминания своей юности.

В понедельник, на рассвете, в камеру осужденного вошел аббат Гривель.

Алибо спал глубоким и спокойным сном. Свет лампы, еще горевшей подле него, бросал блики на его прекрасное лицо, одновременно безмятежное и строгое.

Можно было подумать, что он уже умер, умер с улыбкой на устах.

Какая огромная разница была между этим человеком и Фиески, занимавшим не так давно ту же самую камеру!

Аббат Гривель разбудил его.

Исповедник и грешник обменялись под оком Божьим несколькими высокими словами.

Однако все усилия священника привести Алибо к раскаянию оказались тщетными.

Поскольку Алибо еще ничего не ел и не выражал никакого желания поесть перед казнью, аббат Гривель предложил ему стакан вина из его родного края.

Алибо согласился, но, едва притронувшись губами к стакану, отставил его в сторону.

Ему пришла в голову мысль, что в это вино подмешали какой-нибудь расслабляющий порошок, который в момент казни лишит его или физических сил, или душевного мужества.

Достойный священник догадался, о чем подумал осужденный; он взял стакан, наполовину осушил его и подал Алибо, который допил остальное.

В четыре часа утра в камеру явился палач, и Алибо заставили перейти в небольшое помещение тюремной канцелярии. Лицо его было все тем же, бледным и гордым. Один лишь раз, когда ножницы, которым ему остригали волосы, коснулись его шеи, легкая дрожь пробежала по его жилам.

Однако дрожь эта продолжалась лишь мгновение и тотчас сменилась улыбкой.

На плечи ему набросили широкий белый балахон, а на голову — черное покрывало.

Затем все двинулись в путь по направлению к площади Сен-Жак.

Было не более пяти утра. На улицах уже рассвело, однако они были еще пустынны; лишь ближе к эшафоту, в этой особой точке, город, казалось, жил и содрогался.

Вокруг эшафота в оцеплении стоял целый полк.

У подножия орудия казни палач снял с головы Алибо черное покрывало, скрывавшее его лицо.

Ему зачитали приговор, который он спокойно выслушал.

Затем, без всякой помощи, он поднялся по ступенькам эшафота.

Взойдя на помост, он подошел к его краю и крикнул:

— Французы! Я умираю за свободу!

Спустя несколько мгновений его голова была отделена от тела.

В тот момент, когда останки Алибо предавали земле, могильщик, выполняя зловещую формальность, ухватил эту голову за ее длинные черные волосы и, показав немногим зрителям, сопровождавшим погребальные дроги до мрачного кладбища, где хоронили казненных, произнес:

— Как видите, это и в самом деле голова Алибо!

Роковым предстал во французских анналах 1836 год, целиком заполненный казнью Фиески, покушением Алибо, дуэлью Карреля, заговором в Страсбурге и смертью Карла X.

Всем известны подробности смерти Карреля. Смертельно раненный в честном поединке с г-ном Эмилем де Жираденом, он скончался утром 24 июля, прошептав три слова: «Франция, друг, республика».

Вся его жизнь заключалась в этих трех словах.

При каждом случае он предлагал свою жизнь Франции, своим друзьям и республике.

Несчастье Карреля состояло в том, что он умер вне политики.

Но как глава партии, скажем это с грустью, ибо говорить такое всегда печально, Каррель умер вовремя. Останься Каррель в живых, он не утратил бы своей репутации человека честного, что было невозможно, но, возможно, утратил бы свою репутацию человека способного.

Далеко не всем посчастливилось умереть вовремя; посмотрите на Лафайета и Луи Филиппа — и тот и другой упустили такую возможность.

Лафайету следовало умереть 5 июня 1832 года.

Луи Филиппу следовало умереть 28 июля 1835 года.

Впрочем, среди важных событий 1836 года мы забыли назвать гонения кабинета министров на Швейцарию, а также предложенную лордом Палмерстоном военную интервенцию в Испанию, которая вначале была запрещена, затем разрешена лично королем, что вылилось в отправку иностранных легионов, и, наконец, вопреки мнению герцога Орлеанского, запрещена бесповоротно вследствие острой стычки между г-ном Тьером и г-ном де Монталиве.

Мы были неправы, забыв сказать об этом последнем событии, ведь именно оно вызвало падение кабинета министров г-на Тьера.

Так что его министерство, длившееся семь месяцев, имело две совершенно отличные фазы.

В течение первой фазы, уповая на брачный союз с монаршими домами Пруссии или Австрии, г-н Тьер отдалился от политического союза с Англией и сблизился с континентальным альянсом.

В течение второй фазы, утратив надежду на брачный союз с Пруссией или Австрией, он вернулся к политическому союзу с лордом Палмерстоном.

В конечном счете г-н Тьер подал в отставку, которая была принята, и уехал в Италию, оставив пост председателя совета министров г-ну Моле.

Вот каким образом был составлен новый кабинет министров: председателем совета министров и министром иностранных дел стал г-н Моле,

министром юстиции и духовных дел — г-н Персиль,

министром внутренних дел — г-н Гаспарен,

министром военно-морского флота — г-н Розамель,

министром финансов — г-н Дюшатель,

министром народного просвещения — г-н Гизо,

военным министром — г-н Бернар,

министром торговли и общественных работ — г-н Мартен.

Как раз в период этого министерства произошла попытка мятежа в Страсбурге.

Второго ноября 1836 года в «Вестнике» появилось сообщение о том, что накануне днем принц Луи Наполеон Бонапарт предпринял попытку взбунтовать гарнизон Страсбурга, однако попытка эта провалилась.