Палата пэров подготовила примерно такой же адрес, и, опираясь на согласие двух властей, Луи Филипп храбро вступил в новый 1832 год, который принес ему Вандейскую войну и Июньское восстание.
LIV
Мы уже говорили о деле, которое всецело занимало в ту пору Луи Филиппа, а именно о цивильном листе.
Еще во времена г-на Лаффита он передал на рассмотрение депутатской комиссии ноту, имевшую целью довести размер цивильного листа до восемнадцати миллионов франков; однако комиссию настолько испугала эта сумма, что между Луи Филиппом и г-ном Лаффитом было решено, дабы ослабить произведенное ею впечатление, что король напишет банкиру-министру конфиденциальное письмо, в котором вину за это непомерное притязание он свалит на услужливых придворных, преувеличивших желания короля.
Конфиденциальное письмо было конфиденциально показано комиссии, и скверное впечатление, произведенное требованием короля, было благодаря этому уведомлению сглажено.
Но, после того как был принят закон о пэрстве, после того как было подавлено восстание в Лионе и Луи Филипп был вполне заслуженно объявлен королем буржуазии и стал считаться необходимым для спасения государства и спокойствия Франции, он уже без стеснения потребовал предоставить ему восемнадцать миллионов франков, которые ускользнули от него в первый раз.
Луи Филипп потребовал в тридцать семь раз больше того, что испросил первый консул Бонапарт после двух своих блистательных кампаний в Италии и своего Египетского похода, и в сто сорок восемь раз больше того, что получает президент Соединенных Штатов.
Время для такого требования было выбрано тем хуже, что 1 января 1832 года бюро благотворительности двенадцатого округа опубликовало циркулярное письмо, содержащее следующие строки:
«… Двадцать четыре тысячи человек, состоящие на учете бюро благотворительности двенадцатого округа Парижа, нуждаются в хлебе и одежде. Многие из них просят как о милости дать им несколько охапок соломы, чтобы спать на ней».
Посмотрим, каковы были некоторые нужды буржуазного двора Пале-Рояля, в то время как пять или шесть тысяч несчастных бедняков из двенадцатого округа обращались исключительно к общественному состраданию с просьбой дать им несколько охапок соломы, чтобы спать на ней.
Король просил восемьдесят тысяч франков на лекарства, необходимые для его здоровья.
Король просил три миллиона семьсот семьдесят три тысячи пятьсот франков для обслуживания своей особы.
Король просил один миллион двести тысяч франков для топки подвальных печей своей дворцовой кухни.
Согласимся, что столько лекарств было чересчур много для короля, чье отличное здоровье вошло в поговорку; что такие расходы на личное обслуживание были чрезмерными для короля, у которого не было больше ни главного шталмейстера, ни главного ловчего, ни главного церемониймейстера, а был лишь маленький двор, наполовину буржуазный, наполовину военный;
и, наконец, что излишне было давать столько дров и угля королю, имевшему либо в личной собственности, либо в качестве апанажа лучшие леса государства.
Правда, подсчитали, что дров, которые ежегодно продавал король и которых хватило бы для того, чтобы отопить десятую часть Франции, не хватало для того, чтобы топить подвальные печи Пале-Рояля.
Подсчитали и еще кое-что.
Подсчитали, что восемнадцать миллионов франков по цивильному листу это:
пятидесятая часть бюджета Франции;
то, что приносят подати с трех самых населенных департаментов Франции — Сены, Нижней Сены и Нора;
то, что в виде поземельного налога платят государству восемнадцать других департаментов;
вчетверо больше того, что в виде всякого рода годовых податей отдают в государственную казну области Калези, Булонне, Артуа и их шестьсот сорок тысяч жителей;
втрое больше того, что приносит налог на соль;
вдвое больше прибыли, которую правительство получает от лотерии;
половина того, что приносит монополия на продажу табака;
половина того, что ассигнуют ежегодно на ремонт наших мостов, дорог, портов и каналов, ремонт, обеспечивающий работой более пятнадцати тысяч человек;
вдевятеро больше всего бюджета народного просвещения вместе с его поощрительными пособиями, школьными дотациями и королевскими стипендиями;
вдвое больше расходов министерства иностранных дел, которое платит жалованье тридцати послам и полномочным посланникам, пятидесяти секретарям посольств и дипломатических миссий, ста пятидесяти генеральным консулам, консулам, вице-консулам, драгоманам и консульским агентам, девяноста начальникам отделений, начальникам канцелярий, их заместителям, делопроизводителям, канцелярским служащим, переводчикам, обслуживающему персоналу и т. д.;
денежное содержание армии в пятьдесят пять тысяч человек, включая офицеров всех чинов, унтер-офицеров, капралов и солдат;
на треть больше того, во что обходится весь штат администрации правосудия;
и, наконец, равно сумме, достаточной для того, чтобы на весь год обеспечить работой шестьдесят одну тысячу шестьсот сорок трех батраков.
Все эти подсчеты, которые при всем восторженном отношении буржуазии к своему королю неизбежно заставляли ее задуматься, провел, укрывшись под именем Тимон-мизантроп, г-н Корменен.
К тому же, как если бы все несчастья разом должны были накинуться на этот злополучный цивильный лист в восемнадцать миллионов франков, г-н де Монталиве, которому было поручено отыскать доводы для того, чтобы цивильный лист утвердили, вдруг додумался заявить прямо в Палате депутатов:
— Если роскошь уже изгнана из дворца короля, то вскоре ее изгонят и из домов его подданных.
При слове «подданные» зал тотчас же взрывается неописуемым гневом.
— Люди, которые делают королей, не являются подданными королей, которых они делают! — восклицает г-н Маршаль. — Во Франции нет больше подданных.
— Однако здесь есть король! — вворачивает слово г-н Дюпен, на протяжении тридцати лет отдававший весь свой ум на службу реакции.
— Здесь нет больше подданных! — повторяет г-н Клер-Лассаль. — К порядку министра! К порядку!
— Я не понимаю, почему меня прерывают! — восклицает г-н де Монталиве.
— Потому что во Франции нет больше подданных! — поясняет ему г-н де Людр.
Господин де Монталиве снова берет листочки с текстом своей речи и произносит:
— Если роскошь уже изгнана из дворца короля, то вскоре ее изгонят и из домов его подданных.
— Это оскорбление, нанесенное Палате депутатов! — кричит г-н де Лабуасьер.
Со всех сторон раздаются крики: «Призвать министра к порядку!», и председатель, не в силах поддержать порядок в зале звоном своего колокольчика, покрывает голову шляпой в знак того, что он вынужден закрыть заседание.
Все это было гораздо серьезнее, чем казалось на первый взгляд; это были удары, нанесенные тому ореолу буржуазности, который сделал Луи Филиппа королем Франции.
В тот же день сто шестьдесят семь депутатов, которых возглавлял Одилон Барро, подписали протест против использования слова «подданные», несовместимого с принципом национального суверенитета.
В итоге депутатская комиссия одобрила основы королевского требования, снизив, однако, размер цивильного листа до четырнадцати миллионов франков.
Все ранее полученные королем суммы, выплаченные из расчета восемнадцати миллионов, были признаны.
Королеве была назначена вдовья доля на случай кончины короля.
Герцогу Орлеанскому было даровано ежегодное ассигнование в один миллион франков.
Однако этот триумф имел свою унизительную сторону; дебаты в Палате депутатов по поводу слова «подданные», «Письма» г-на де Корменена, порицание со стороны г-на Дюпона (из Эра), скандал, связанный с требованием короля, насмешки республиканских газет — все это в значительной степени заменяло голос античного раба, кричавшего за спиной победоносных императоров:
