Впрочем, среди собравшихся тридцати тысяч просителей не было никого с оружием; это была общая мольба, и только.

Тем не менее г-н Бувье-Дюмолар испугался: толпа, даже если это толпа просителей, всегда пугает; понятно, что тридцать тысяч человек, которые просят, могут и приказывать.

Префект приблизился к ним.

— Друзья мои, — сказал он, — если вы останетесь здесь, дело будет выглядеть так, будто тариф навязан силой; так что удалитесь, чтобы обсуждение проходило свободно.

Тридцать тысяч рабочих воскликнули в один голос: «Да здравствует префект!» и удалились.

Тариф был подписан той и другой стороной.

Он был увеличен на три или четыре су в день; всего три или четыре су! Но это была жизнь двух детей.

Радостные рабочие иллюминировали окна своих бедных жилищ, и в эту счастливую ночь было очень долго слышно, как они поют и пляшут.

Радость эта была вполне невинной, но фабрикантам, тем не менее, она показалась оскорблением.

Некоторые из них отказались соблюдать тариф.

Примирительная конфликтная комиссия вынесла им порицание.

Десятого ноября сто сорок фабрикантов собрались вместе и выступили с возражениями против тарифа. По их словам, они не были обязаны оказывать помощь рабочим, создавшим себе искусственные потребности.

Искусственные потребности при наличии восемнадцати су в день! Какие сибариты!

Это собрание фабрикантов, их возражения против принятого решения, письмо префекта, где говорилось, что тариф не является обязательным, напугали рабочих, которые снова стали собираться и, видя, что их обращения к членам примирительной комиссии бесполезны, а те, в свой черед, не считают более принятый тариф обязательным, приняли решение на неделю прекратить работу и безоружными ходить по городу в качестве просителей.

По мере того как рабочие становились все более смиренными, фабриканты становились все более заносчивыми.

В то же самое время генерал Роге, чьи полномочия как командующего округом обладали строгостью, которую нельзя было изменить, приказал расклеить в городе плакаты с текстом закона, направленного против людских сборищ.

Регулярные войска получили приказ оставаться в казармах.

Двадцатого ноября, под предлогом встречи генерала Ордонно, на площади Белькур был устроен войсковой смотр.

Это была угроза. К несчастью, терпение тех, кому угрожали, подходило к концу.

В понедельник 21 ноября четыре сотни рабочих, занятых выделкой шелка, — собрались в квартале Ла-Круа-Рус.

Во главе ткачей стояли их старшины, и вооружены собравшиеся были только палками.

Цель их состояла в том, чтобы переходить от одной мастерской к другой и побуждать своих товарищей прекратить всякую работу до тех пор, пока тариф не будет принят.

Внезапно на другом конце улицы появилось около шестидесяти национальных гвардейцев, патрулировавших город.

То ли патрульные имели приказ, то ли подчинились своему воинственному духу, но, так или иначе, они воскликнули:

— Друзья, выметем отсюда эту сволочь!

И с этими словами бросились в штыки.

В один миг шестьдесят национальных гвардейцев были обезоружены, и рабочие возобновили свою чисто мирную прогулку.

Однако навстречу им двинулась колонна национальных гвардейцев, раздались выстрелы, и восемь рабочих упали мертвыми или смертельно раненными.

Пролилась кровь, и с этой минуты началась истребительная война.

Все знают, как народ сражается за идею, но совсем другое дело, когда он сражается за хлеб.

Тем же вечером сорок тысяч рабочих вооружились и двинулись под знаменами, на которых были начертаны следующие слова, самый мрачный, возможно, лозунг из всех, когда-либо побуждавших к гражданской войне:

Весь вечер 21 ноября и весь день 22-го борьба нарастала.

В семь часов вечера все было кончено и войска отступили перед народом, одержавшим победу во всех частях города.

В полночь генерал Роге, с трудом взобравшись на лошадь (его уже давно мучила сильная лихорадка), выехал из города, где ему невозможно было долее оставаться.

Два часа спустя префект и члены городского совета покинули ратушу и отправились во дворец префектуры, где ими была подписана следующая декларация:

Мы, нижеподписавшиеся, собравшись во дворце префектуры, удостоверяем в настоящем заявлении следующие факты.

1°. Вследствие пагубных событий, имевших место в городе в течение 21-го и 22-го числа сего месяца, все вооруженные силы всех родов войск, жандармерии и национальной гвардии, находящиеся под командованием генерал-лейтенанта графа Роге, были вынуждены, дабы избежать кровопролития и ужасов гражданской войны, покинуть в два часа ночи городскую ратушу, арсенал и пороховой склад, а также позиции, которые они еще занимали, и выйти из города через предместье Сен-Клер.

2°. Мы, ниженазванные, также были вынуждены позволить повстанческим отрядам, завладевшим всеми частями города, занять здание городской ратуши.

3°. В настоящий момент в городе царит полнейший беспорядок, восстание взяло верх над всеми властями, и законы и должностные лица бессильны.

Совершено во дворце префектуры, в вышеуказанные час, день и год.

Однако произошло то, что всегда происходит с народом в минуту его первых побед: став победителем, он пугается собственного триумфа и ищет руки, в которые можно вложить завоеванное им оружие.

Народ любил своего префекта и вернулся к нему.

После победы народа г-н Дюмолар стал еще влиятельнее, чем он был прежде.

Третьего декабря, в полдень, наследный принц, сопровождаемый маршалом Сультом, занял город Лион, вступив в него с барабанным боем и зажженными фитилями пушек.

Рабочие были разоружены, национальная гвардия распущена, а город Лион взят в осаду.

Что же касается г-на Дюмолара, то он был смещен со своего поста и, хотя и был болен, получил приказ покинуть город, отъехав от него хотя бы на два льё, чтобы дожидаться там выздоровления.

Ну а несчастные рабочие были снова низведены к восемнадцати су в день, дабы оплачивать свои нужды и те самые искусственные потребности.

Чем же занимался в это время король?

Он готовил ноту, в которой просил у Палаты депутатов выплачивать ему по цивильному листу восемнадцать миллионов франков, то есть полтора миллиона в месяц, пятьдесят тысяч в день.

И это не считая пяти миллионов ренты с его личного состояния и двух или трех миллионов дохода с промышленных предприятий.

При дворе все очень радовались, когда стало известно, что в Лионском восстании нет никакой политики и что ткачи восстали лишь потому, что умирали от голода.

Ну а Палата депутатов? О, с ней дело обстояло еще лучше: по предложению г-на Огюстена Жиро она преподнесла королю адрес, составленный в следующих выражениях:

«Государь!

Мы с признательностью и одновременно с печалью выслушали откровенные и исчерпывающие уведомления, поступившие к нам от министров Вашего Величества, о волнениях, разразившихся в городе Лионе. Мы рукоплещем патриотическому порыву, подвигнувшему принца, Вашего сына, оказаться среди французов, чья кровь проливается, и остановить смертоубийства. Мы спешим изъявить Вашему Величеству единодушное желание депутатов Франции, состоящее в том, чтобы Ваше правительство всей силой законов противилось этим прискорбным бесчинствам. Безопасность людей была грубо нарушена; собственность подвергалась опасности в самой своей основе; свободе предпринимательства грозило уничтожение; голосам должностных лиц никто не внимал. Необходимо, чтобы эти беспорядки быстро прекратились; необходимо, чтобы подобные посягательства были решительно пресечены: вся Франция оскорблена этим покушением на права всех в лице нескольких граждан, и она должна предоставить им надежную защиту. Меры, уже принятые правительством Вашего Величества, дают нам уверенность в том, что возвращение порядка не заставит себя долго ждать; прочный союз национальной гвардии и регулярной армии ободряет всех добрых граждан. Ваше Величество может рассчитывать на согласие властей. Мы счастливы, государь, предложить Вам от имени Франции содействие всех ее депутатов, дабы восстанавливать мир везде, где он нарушен, искоренять все зачатки анархии, укреплять здоровые начала, на которых зиждется само существование нации, отстаивать славное дело Июльской революции и обеспечивать повсюду силу и справедливость закона».