Господину Мари удается добиться относительной тишины.

— Господа, — говорит он, — в том положении, в каком находится Париж, наш неотложный долг состоит в том, чтобы принять меры, способные оказать влияние на население.

С утра обстановка значительно ухудшилась. И какое же решение вы принимаете? Только что была провозглашена в качестве регентши госпожа герцогиня Орлеанская, однако закон предоставляет регентство господину герцогу Немурскому, и вы не можете в данный момент устанавливать другой закон.

И потому лучшее, что можно теперь сделать, это назначить временное правительство, но не для того, чтобы учреждать государственные институты, а для того, чтобы решить совместно с обеими Палатами, как ответить на чаяния страны.

Эти слова г-на Мари, встреченные возгласами одобрения, заставляют вздрогнуть герцогиню Орлеанскую, которая понимает, что ее регентство не только более не поддерживают, но еще и нападают на него.

Господин Кремьё поднимается на трибуну, хотя г-н Мари не сошел с нее, становится рядом с ним и говорит:

— В интересах общественного спасения необходимо принять важную меру. Имеет большое значение, чтобы все согласились провозгласить главный принцип и обеспечить народу серьезные гарантии. Не станем повторять то, что мы сделали в тысяча восемьсот тридцатом году, ибо то, что было сделано тогда, заставило нас начать все снова в тысяча восемьсот сорок восьмом году.

Аплодисменты с балконов прерывают речь г-на Кремьё.

— Учредим временное правительство не для того, чтобы определить будущее, а для того, чтобы восстановить порядок в настоящем.

Я питаю величайшее уважение к госпоже герцогине Орлеанской и только что лично сопроводил королевскую семью к карете, которая ее увезла.

Население Парижа выказало глубочайшее уважение к несчастью короля; но мы, кто послан сюда для того, чтобы создавать законы, не можем нарушать их. Так вот, уже принятый голосованием закон распоряжается регентством, и я не соглашусь с тем, что его можно отменить в данный момент.

Поверьте мне, умоляю вас; раз уж мы дошли сегодня до того, чтобы претерпеть революцию, в то время как нам хотелось всего лишь простого изменения политики, давайте доверимся стране. Давайте воспользуемся обстоятельствами и не будем оставлять нашим сыновьям заботу устраивать революцию снова.

Я требую учредить временное правительство, которое будет состоять из пяти членов.

— Поддерживаем! Поддерживаем! — закричали с крайних скамей зала и с балконов.

В этот момент в зал входит г-н Одилон Барро.

Все глаза обращаются к нему, и глаза герцогини Орлеанской тоже, причем она смотрит на него внимательнее, чем другие. Этот человек, которого король так долго считал своим врагом, является теперь последней надеждой регентства.

Господин Одилон Барро направляется к трибуне; он сломлен и, видимо, понимает, что уже не вызывает сочувствия у людских масс, захвативших Палату депутатов. Народ февраля 1848 года это в его глазах уже не народ июля 1830 года. Инстинктивное чувство подсказывает ему, что его популярность рухнула.

Он принес отречение короля, трон которого в неистовстве сломал народ; он принес корону ребенку, силой сорванную с головы старика.

Он колеблется, он страшится.

Господин де Женуд опережает его на пути к трибуне; все требуют предоставить слово г-ну Барро, но он знаком просит выслушать его коллегу. Быть может, он уловит какую-нибудь подсказку в речи своего предшественника, и, по крайней мере, у него будет время успокоиться.

Господин де Женуд требует содействия народа; по его словам, этим принципом пренебрегли, его предали забвению в 1830 году, и все видят, к чему это привело сегодня.

Господин Одилон Барро берет слово. Словно по волшебству, в зале устанавливается благоговейная тишина.

— Никогда еще, — говорит он, — мы не нуждались в большей степени в хладнокровии и патриотизме.

Будем же все едины в общем стремлении, стремлении спасти нашу страну от самой отвратительной из бед, от гражданской войны!

Нации не умирают, мне это известно, но они ослабевают от внутренних распрей, и никогда еще Франция не нуждалась так во всех своих живых силах, в содействии всех своих сынов.

Наш долг полностью обрисован. К счастью, он обладает той простотой, какую постигает вся нация; он взывает к ее мужеству и к ее чести.

Июльская корона возлежит на голове ребенка и женщины.

Центристские депутаты прерывают г-на Барро аплодисментами. При виде этого знака сочувствия герцогиня Орлеанская поднимается и кланяется; затем она говорит несколько слов юному принцу, который в свой черед поднимается и кланяется.

Господин Ледрю-Роллен просит слова.

Господин Барро продолжает:

— Высказываться следует от имени интересов страны и подлинной свободы — таково мое мнение. Я не мог бы взять на себя ответственность ни за какую другую ситуацию.

Господин де Ларошжаклен, который уже давно держится наготове, чтобы подняться вслед за г-ном Барро на трибуну, занимает его место, не встретив ни малейшего сопротивления.

Господин Одилон спускается с трибуны, на которую он так часто впустую поднимался для атаки и на которую он только что впустую поднялся для защиты.

— Никто более меня, — произносит г-н де Ларошжаклен, — не уважает и не осознает самым глубоким образом то прекрасное, что бывает в некоторых ситуациях, и я не впервые это испытываю. Господа, это тем, кто в прошлом всегда хорошо служил королям, подобает, возможно, сегодня говорить о стране, говорить о народе.

Речь г-на де Ларошжаклена прерывают одобрительные возгласы и рукоплескания.

— Сегодня, — продолжает он, возвышая голос, — вы здесь более ничто; поймите, ничто!

Против этого высказывания, столь резко ставящего крест на их политической карьере, центристские депутаты возражают яростными криками.

— Сударь, — говорит председатель, обращаясь к оратору, — вы отклонились от повестки. Я призываю вас вернуться к ней.

— Позвольте мне договорить, — отвечает г-н де Ларошжаклен.

Оратор и в самом деле намерен продолжить, однако его выступление так и остается прерванным.

Как раз в эту минуту толпа вооруженных людей, состоявшая из национальных гвардейцев, студентов и рабочих, врывается в зал и докатывается до амфитеатра; одни несут знамена, другие держат в руках сабли, пистолеты, ружья, а некоторые — пики или железные палки.

Герцогиня Орлеанская, первым порывом которой было остаться на месте, даже под угрозой, что эта ощетинившаяся оружием волна накроет ее, и которую оттащили в сторону те, кто ее окружал, пытается отыскать в самом высоком месте зала точку, куда, возможно, это людское море не дойдет.

Из толпы несутся яростные вопли:

— Долой регентство! Отрешение короля! Отрешение!

Кто-то из толпы кричит:

— Да здравствует республика!

Неизвестно, кто выкрикнул этот лозунг, который впервые прозвучал в стенах зала, где еще находятся вместе последние обломки монархии, и который вскоре, в одно мгновение, найдет здесь столько отголосков.

После этого крика волнение и сумятица в Палате депутатов достигают предела. Вторая вооруженная толпа вламывается в двери и, не находя себе места в зале, поднимается к балконам и вскоре показывается там.

Человек, вооруженный ружьем, наклоняется над перилами и целится в г-на Созе.

Господин Созе исчезает под своим столом, как если бы земля разверзлась у него под ногами.

Отметим это исчезновение: вероятно, оно явится последним политическим деянием достопочтенного председателя.

В ту же минуту другие люди, вооруженные так же, как и те, что первыми ворвались в зал, появляются в центральной двери, возле которой в своем последнем убежище находится герцогиня Орлеанская.

Завязывается схватка между офицерами, окружающими герцога Немурского, герцогиню Орлеанскую и юных принцев, и ворвавшимися в зал людьми.