С криками «Да здравствует реформа! Долой министров!» вперед идет 10-й легион. Он останавливает артиллерийские фургоны, которые едут по Бурбонской площади. Начиная с этой минуты боеприпасов у войск не больше, чем у народа: кровь должна перестать литься.
К Тюильри направляется батальон 2-го легиона. Ему сказали, что королю неизвестна воля народа, и он идет донести до него эту волю устно. Батальоном командует г-н Леон де Лаборд, сын старого генерала, получившего баронский титул в сражении при Ваграме. Однако ворота Тюильри заперты; батальон поворачивает обратно, на бульваре сталкивается с эскадроном кирасир, готовящимся напасть на народ. Он встает между ним и народом: атака остановлена.
Отряд 3-го легиона проследовал по улице Монмартр и с криками «Да здравствует реформа! Долой министров!» спустился к монастырю малых августинцев.
Подойдя к церкви, отряд обнаруживает рядом с ней городских стражников, атакующих народ; он выставляет вперед штыки и идет на стражников, которые отступают.
Отряды национальных гвардейцев разделяются на взводы и обходят улицы, бульвары и набережные. Кажется, что для всех установлен общий пароль и пароль этот — «Оружие на караул!» Никаких враждебных действий между национальной гвардией и регулярными войсками не происходит. Солдаты не кричат «Да здравствует реформа! Долой министров!», но позволяют сколько угодно выкрикивать эти лозунги национальным гвардейцам и народу.
Вскоре это вмешательство национальной гвардии, вполне дружественной по отношению к народу и вполне враждебной по отношению к власти, становится известно в Тюильри. Крики «Да здравствует реформа! Долой министров!» услышали одновременно король и министры. Господин Гизо, действуя от своего имени и имени своих коллег, подает в отставку, которую принята.
Он покинул Палату депутатов всего на четверть часа; этой четверти часа ему было достаточно для того, чтобы посетить Тюильри и вернуться.
Он возвращается и садится на министерскую скамью.
Как только он оказывается там, г-н Вавен поднимается на трибуну и делает запрос кабинету министров.
Достопочтенный депутат хочет знать, почему национальная гвардия была созвана так поздно; он обращается к министрам и требует от них объяснений.
Господин Гизо встает и прямо с места отвечает:
— Полагаю, что вступать сейчас в какие-либо дебаты по поводу запроса достопочтенного господина Вавена не соответствует ни государственным интересам, ни данному моменту времени…
Ропот в зале прерывает министра. Все думают, что это снова один из тех высокомерных уходов от ответа, какие свойственны ему всегда; однако он поднимает руку, давая знать, что он не закончил говорить. Все смолкают.
— Король, — продолжает он, — только что вызвал к себе господина графа Моле…
Аплодисменты, начавшиеся на балконах, прерывают его.
Со своим привычным спокойствием он ждет, когда эти жестокие одобрительные рукоплескания затихнут, а затем обычным своим голосом продолжает:
— … король вызвал к себе господина графа Моле, чтобы поручить ему сформировать новый кабинет. Что же касается нас, то вплоть до того момента, когда нам будет дано право сложить с себя наши полномочия, мы будем поддерживать порядок, как делали это до сего дня.
Как только были произнесены эти последние слова, возбуждение в зале достигает предела; все вскакивают со своих мест, в амфитеатре возникают оживленные группы, министерскую скамью буквально осаждает вал депутатов центра, которые с резкими вопросами обращаются к г-ну Гизо, и среди этого парламентского большинства, покинутого его вождем, раздаются слова трусость и предательство.
Призыв «Идемте к королю! Идемте к королю!» увлек вон из зала почти половину депутатов.
В ту же минуту балконы пустеют. Все спешат разгласить за стенами Палаты депутатов новость, которую никто не узнал бы без депутатского запроса г-на Вавена. Пока она проносится, словно дуновение радости, по Парижу, посмотрим, что в это время делает король.
Король стоит в оконной нише вместе с г-ном Моле. Кажется, будто он совершенно в стороне от того, что происходит. Страшный урок, который пошатнул все убеждения и даже все интересы, прошел мимо него, не просветив его ни на минуту. Он обсуждает с г-ном Моле формирование нового кабинета министров; но, пребывая в убеждении, что его политика безупречна, он хочет пожертвовать орудиями своей политики, но не самой этой политикой.
— Эта прогулка учащихся, — говорит он, — только и всего.
Тщетно г-н Моле пытается разъяснить ему, что на сей раз это поединок между народом и королевской властью. Господин Моле не добивается от него никаких уступок и уходит, ничего не решив; он увидится с королем вечером.
И действительно, какое-то время можно было думать, что этой уступки окажется достаточно, чтобы ответить на требования народа. Стоило распространиться слуху о падении г-на Гизо, как, будто вся эта ненависть была обращена на него одного, она, казалось, рассеялась и везде сошла на нет.
Как видно, в глазах всех кабинет Гизо был очень плох, коль скоро кабинет Моле воспринимался как улучшение.
Слух о новом кабинете распространяется в четыре часа пополудни. В ту же минуту город меняет облик, толпа стекается на бульвары, на всех лицах читается надежда. Незнакомые между собой люди перебрасываются словами, спрашивая один другого, верна ли эта новость, в которую никто не может поверить, и, услышав в ответ взаимное «да», пожимают друг другу руки, как если бы были старыми друзьями.
Все происходит в короткие и мрачные дни года. В половине шестого опускается темнота. Но в ту же минуту тысячи свечей загораются в окнах. Париж сияет светом не только по всей линии бульваров, далеко вглубь освещены и все поперечные улицы, которые выходят на них.
Но это еще не все. В руках людей простого народа пылают факелы; горящие свечи, вставленные в стволы ружей, создают подвижную иллюминацию под иллюминацией недвижной. Дождь, шедший с утра, прекращается; ветер, дувший в течение двух дней, стихает. Цепь огней тянется от площади Мадлен до площади Бастилии.
Среди всеобщего ликования слышатся две песни: «Марсельеза» и «Песнь жирондистов».
Пятьдесят лет заключены, так сказать, между двумя этими гимнами, один из которых служит выражением угрозы, а другой — выражением самоотверженности.
Самая большая толпа собирается возле кафе «Большой балкон», этого второго фасада театра Опера-Комик; именно здесь звучат самые шумные песни, именно здесь слышатся самые бешеные аплодисменты. Владелец кафе зажег все газовые фонари, и заполыхал яркий свет, бросая фантастические отблески на радостные лица людей.
Половина десятого вечера; ночь обещает превратиться в одно долгое гулянье. Тем не менее какая-та тревога еще бродит в головах людей, склонных к сомнению.
Этот кабинет министров Моле, из кого он будет состоять? Да и существует ли он? Не ложная ли это новость, подброшенная народу, чтобы укротить его?
Успокаивает одно: все видят, что особняк Гизо иллюминирован, как прочие дома, а такой иллюминацией может управлять лишь рука преемника министра.
Отряд 14-го пехотного полка, выстроенный в каре перед особняком министерства и заключающий внутри этого огороженного пространства сотню драгун, взирал на странное зрелище ликующей толпы, вынуждая ее прерывать прогулку и переходить на улицу Бас-дю-Ремпар, если она хотела пройти от площади Мадлен к улице Мон-Блан или от улицы Мон-Блан к площади Мадлен.
Внезапно со стороны площади Бастилии показывается толпа, заметно отличающаяся от всех, что проходили здесь прежде.
Ее возглавляет человек, одетый лишь в синие штаны и рубаху; обнаженными руками он поднимает над своей головой и головами своих товарищей красное знамя; слева и справа от него идут два человека с горящими факелами. Позади него четвертый несет насаженное на длинную палку соломенное чучело, обмазанное смолой. Чучело пылает, и, таким образом, вслед за знаменем крови движется знамя огня. Позади двух этих стягов идут сотни две людей простого народа.
