В его отчете можно найти все подробности этой церемонии, у которой окружавшие ее мелочные расчеты не могли отнять ни ее величия, ни ее торжественности.

В воскресенье 18 октября, в восемь часов утра, фрегат «Красотка» снова распустил паруса и отправился в обратный путь, увозя на своем борту достославный груз.

Посреди вод Атлантики принц де Жуанвиль был извещен встречным торговым судном о том, что, по всей вероятности, только что была объявлена война между Францией и Англией.

В ту же минуту юный принц собрал экипаж корабля и заставил поклясться всех, и матросов, и офицеров, в том, что если они встретятся с высокобортным английским судном или с английской эскадрой, то скорее пойдут ко дну, чем отдадут в руки врага драгоценные останки, которые им было доверено привезти во Францию.

Чуть позже я скажу, ценой каких жертв этой войны удалось избежать.

Восьмого декабря гроб был перегружен с борта фрегата «Красотка» на борт парохода «Нормандия».

Четырнадцатого декабря он прибыл в Курбевуа.

Пятнадцатого декабря он был доставлен в Париж.

Король ждал его, стоя под куполом Дома инвалидов.

Гроб установили перед входом в неф.

Король приблизился к нему.

— Государь, — произнес принц де Жуанвиль, кланяясь и острием своей шпаги касаясь земли, — перед вами останки императора Наполеона.

— Я принимаю их от имени Франции, — ответил король.

Архиепископ Парижский отслужил мессу.

Церемония была чрезвычайно величественной. Начиная с этого дня собор Дома инвалидов сделался целью благочестивого паломничества. При виде огромного числа посетителей великая тень Наполеона должна была вздрогнуть от радости: его популярность осталась прежней.

Мы были вынуждены обойти молчанием ряд событий, которые могут казаться крайне важными тем, кто полагает, что для чести французов важно, чтобы честь Франции не была унижена.

Скажем сразу же, что эта честь была со славой поддержана старшим сыном короля, герцогом Орлеанским. Достаточно вспомнить об экспедиции в ущелье Музайя; скажем несколько слов об этой экспедиции.

По условиям договора на реке Тафна эмиру были уступлены две крепости — Милиана и Медеа. Таким образом, эмир утвердился посреди французских владений, которые простирались от Бона до Шершеля и словно лук, чьей тетивой служило море, полукругом охватывали часть суши.

Абд эль-Кадер сделал крепость Медеа центром, где готовились его военные операции, и война вспыхнула с еще большим ожесточением, чем прежде. И тогда маршал Вале решил выбить эмира с этой грозной позиции.

Слово «грозная» здесь вполне уместно, поскольку на протяжении полугода эмир укреплял ущелье Музайя. Все выступы в горном проходе были увенчаны редутами, связанными между собой посредством разветвленной сети окопов. Эти укрепления, в которых угадывалась рука какого-то изменника-француза, тянулись по гребню хребта вплоть до ущелья. Каждая острая вершина, которую огибала дорога, представлял собой почти неприступную крепость, господствовавшую над узким путем, где предстояло пройти атакующей колонне. Все регулярные войска, какими располагал эмир, были собраны в этом месте; там находились отряды из Медеа, Милианы, Маскары и Себау, присоединившиеся к кабилам из всех племен провинций Алжир и Титтери.

Но и маршал Вале тоже осуществил крупные приготовления. Был собран десятитысячный экспедиционный отряд, и в его рядах, словно обычные старшие офицеры, имевшие в отношении своих коллег лишь привилегию опережать их в бою, находились герцог Орлеанский и герцог Омальский.

Двадцать пятого апреля экспедиционный корпус занял позицию на Шиффа-де-Колеа. 27-го он переправился через Шиффу и на берегах реки Уэд-Джер начал военные действия, вступив в серьезную схватку с конницей халифата Милианы.

Все знают подробности этой удивительной экспедиции, напоминающей сражения Массена́ под облаками. В Атласских горах, как и в Альпах, ноге французского солдата приходилось искать уступы, по которым, казалось, могли прыгать лишь серны. Люди сражались между небом и пропастью; быть раненым означало умереть, а мертвый обращался в мешок с переломанными костями.

Маршал отдал всю честь победы герцогу Орлеанскому, поручив ему захватить позицию врага.

Она была захвачена 23-м и 48-м пехотными полками.

Тем временем создавалась видимость подготовки к европейской войне. Поведение европейских монархов было настолько враждебным по отношению к Франции, что чувство стыда заставляло нас притворяться, будто мы ведем военные приготовления. Однако Европа прекрасно понимала, что нам недостает ресурсов. Наши арсеналы были пусты, наша кавалерия была выведена из строя; четырехсот миллионов, изымаемых ежегодно из нашего бюджета военно-морским министерством и военным ведомством, не хватало для того, чтобы обеспечивать нас кораблями и оружием. При всем том, что Палаты вызывали весьма небольшой страх, власти не осмеливались созвать их, ибо, предполагая в них воинственные намерения, чего на самом деле предполагать не стоило, в ответ на первый же вопрос с их стороны, обращенный к кабинету министров, пришлось бы заявить, что страна готова к войне.

Впрочем, за отсутствием подлинной активности, создавалась ее видимость: инженерные войска вели работы по всему нашему берегу Ла-Манша; Венсен разослал в различные точки Франции сто тысяч ружей; в наших портах устраивалось нечто вроде принудительной вербовки матросов, и для нужд военно-морского флота были проведены рекрутские наборы, куда включили мужчин в возрасте от сорока до пятидесяти лет.

Пять больших фрегатов вооружили в Бресте, и там же строили еще четыре; перед правительством был открыто поставлен вопрос о рекрутском наборе численностью в сто пятьдесят тысяч человек и создании трехсоттысячного резерва; заговорили о реорганизации национальной гвардии во всех городах королевства.

Но если во Франции эти действия обманули некоторое количество счастливых умов, склонных всему верить, то за границей люди были далеко не так легковерны. Англия и Германия высмеивали наши мнимые военные приготовления и заранее заявляли, что в определенный момент весь этот бесполезный шум прекратится и король Луи Филипп бросит своего союзника Мухаммеда Али.

На самом деле, в это время сложились две группировки: одна стояла на стороне министра, другая — на стороне короля. Это г-н Тьер поднимал шум, это г-н Тьер выставлял себя в выгодном свете, это г-н Тьер вооружал корабли и строил укрепления, но окончательное решение предстояло принять королю, и можно было ожидать, что его решение будет вполне миролюбивым.

Самые едкие насмешки над всей этой жалкой политикой отпускали «Швабский Меркурий», «Лейпцигская всеобщая газета» и «Берлинский политический еженедельник».

Господина де Сент-Олера отправили с секретной миссией к г-ну фон Меттерниху.

«Господин де Сент-Олер является близким другом короля Луи Филиппа, — написал по этому поводу "Швабский Меркурий", — и, вероятно, посвящен в его самые тайные намерения».

«Лейпцигская всеобщая газета» добавляла:

«Никто не думает, что на г-на де Сент-Олера возложена миссия выступить с угрозами, и если даже г-н Тьер позволит себе зайти слишком далеко, то вполне вероятно, что посол имеет инструкции умеренного толка, полученные им от высшей власти».

«Все, что сейчас делается и говорится в Париже, ни к чему не приведет, — заключал "Берлинский политический еженедельник". — Пятьсот тысяч людей призовут под ружье; построят несколько кораблей; потратят деньги, что увеличит бюджетные расход; затем два или три полка совершат маневры на северных и восточных границах, как это происходило в то время, когда стоял бельгийский вопрос, и правительства, полагая, что оно удовлетворило национальную гордость, предоставит события их естественному ходу и отважно вложит свой меч в ножны».