Выше мы говорили о том, как создавался республиканский избирательный комитет.
Его влияние было нацелено не на то, чтобы сформировать республиканскую Палату депутатов, ибо такое было невозможно, а хотя бы на то, чтобы в ней, благодаря коалиции, преобладал конституционный дух.
Появление этой Палаты депутатов, против утверждения которой были пущены в ход самые постыдные средства подкупа, повлекло за собой, естественно, падение кабинета министров Моле, ушедшего в отставку и оставшегося примером правительства, которое по части цинизма консервативной политики зашло дальше, чем любое из тех, что ему предшествовало.
Падение кабинета министров Моле вызвало у короля глубокое сожаление.
Во главе колонн победоносной коалиции стояли три вождя: г-н Одилон Барро, г-н Тьер и г-н Гизо, и было бы вполне естественно, если бы будущий кабинет министров объединил г-на Тьера и г-на Гизо, а г-н Одилон Барро занял пост председателя Палаты депутатов.
Однако вследствие происков короля эта комбинация состояться не смогла. Более того, шесть других предложенных комбинаций потерпели провал одна за другой, и с 8 марта по 12 мая 1839 года Франция оставалась без кабинета министров.
Помочь разрешить этот вопрос, казавшийся неразрешимым, могло лишь какое-нибудь сильное общественное потрясение.
Далеко не все республиканцы были сторонниками парламентской борьбы и далеко не все из них примкнули к комбинации, благодаря которой во главе избирательного комитета встали г-н Араго, г-н Дюпон (из Эра) и г-н Лаффит.
Между 1836 и 1837 годами из обломков Общества прав человека сформировалось новое республиканское общество; появилось оно под названием Общество семейств, а затем преобразовалось и стало называться Обществом сезонов.
Руководителями этого общества были Барбес, Мартен Бернар, Бланки, Киньо, Нетре и Мейяр.
Они решили воспользоваться состоянием беспокойства, которое вызывало в Париже отсутствие кабинета министров, и предпринять 12 мая 1839 года попытку восстания.
Ни один план восстания не был установлен заранее с такой точностью; Бланки разрабатывал его, держа в руках учебник по военному делу.
Вначале нужно было захватить префектуру полиции и забаррикадироваться там, как в крепости.
Пункты, которые следовало занять, были определены заранее; места, где следовало возвести баррикады, были намечены накануне; число людей, которых следовало послать в различные пункты, было подсчитано, и каждому пришло домой письмо, призывавшее его на сходку, объяснявшее ему цель этой сходки и указывавшее, что он должен будет делать.
Прокламации, составленные заранее, были подписаны Барбесом и Мартеном Бернаром.
Заговорщики полагали, что могут рассчитывать примерно на тысячу человек.
Помимо расчета на эту тысячу человек, они испытывали уверенность, как и 5 июня 1832 года, в сочувствии большого числа граждан, которые, не будучи членами их общества, могли присоединиться к заговору.
Двенадцатого мая, в половине четвертого пополудни, мятеж начался: заговорщики выдвинулись на улицу Бур-л’Аббе, и раздавшийся крик «К оружию!» донесся с одной стороны до Пале-Рояля, а с другой — до Ратуши.
Силы мятежников были разделены на две колонны, одной из которых командовали Мартен Бернар и Киньо, а другой — Барбес, Мейяр и Нетре.
Колонна Барбеса, привлекавшая к себе внимание в первую очередь, пересекла мост Нотр-Дам, проследовала по Цветочной набережной и двинулась в сторону караульного поста Дворца правосудия.
Командир поста, захваченный врасплох, тотчас же приказал солдатам взять ружья на изготовку.
— Сдавайтесь! — крикнул ему Барбес.
— Скорее умрем! — ответил офицер.
И, повернувшись к своему взводу, крикнул:
— Пли, ребята! Пли!
Однако солдаты не были готовы стрелять, в отличие от мятежников.
Из рядов нападавших прозвучало два выстрела, и одним из них был смертельно ранен лейтенант.
Это убийство приписали Барбесу, что было ошибкой.
Вовсе не Барбес произвел выстрел, которым был убит лейтенант, но, тем не менее, его в этом обвинили; конечно, ему следовало назвать того, кто стрелял, однако этот человек был убит почти в ту же минуту, когда убил сам, и все выглядело бы так, будто Барбес сваливает вину за это преступление на убитого.
И он не стал называть имени убийцы.
Все знают, как провалилось восстание 12 мая, породившее новый кабинет министров.
В этот новый кабинет вошли:
маршал Сульт — председатель совета министров и министр иностранных дел,
г-н Тест — министр юстиции,
г-н Шнайдер — военный министр,
г-н Дюперре — министр военно-морского флота,
г-н Дюшатель — министр внутренних дел,
г-н Кюнен-Гриден — министр торговли,
г-н Дюфор — министр общественных работ,
г-н Вильмен — министр народного просвещения,
г-н Пасси — министр финансов.
Двое последних входили в предыдущую комбинацию состава кабинета, и, когда королю предложили их в качестве министров, он сказал о них так:
— Это враг моей семьи.
— Это мой личный враг.
Выходит, политический кризис стал настолько сильным, что, дабы покончить с ним, король решился включить в состав кабинета министров человека, которого он считал врагом своей семьи, и другого человека, которого он считал своим личным врагом.
Правда, король чрезвычайно рассчитывал на обольстительность своих манер, ибо был убежден, что, оказавшись рядом с ним, любой человек не может оставаться его врагом и, более того, любой враг, каким бы ярым он ни был, неизбежно должен превратиться в его ставленника.
Это он проделал уже со многими; это он надеялся проделать со всеми; это он и в самом деле проделал с господами Вильменом и Пасси.
Суд Палаты пэров был созван снова.
Барбес, с присущим ему мужеством и благородством, взял на себя всю ответственность за восстание.
Выслушав обвинение в убийстве лейтенанта Друэно, Барбес подал знак, что он хочет говорить.
— Я поднялся не для того, — начал он, — чтобы ответить на ваше обвинение; я не склонен отвечать ни на один из ваших вопросов. Если бы это дело не затрагивало никого, кроме меня, я даже не брал бы слова. Я взываю к вашей совести, и вам следует признать, что вы не судьи, явившиеся судить обвиняемых, а политики, пришедшие распорядиться участью своих политических врагов. Поскольку день двенадцатого мая повлек за собой большое количество арестов, у меня есть долг, который мне необходимо исполнить.
Я заявляю, что в три часа пополудни двенадцатого мая все арестованные граждане ничего не знали о задуманном нами плане напасть на ваше правительство. Они были созваны нашим комитетом, не будучи предупреждены о мотивах созыва, и полагали, что им предстоит всего лишь присутствовать на каком-то смотре; лишь когда они прибыли на место событий, куда мы позаботились доставить боеприпасы и где находилось оружие, я подал сигнал, вручил им ружья и приказал действовать. Стало быть, эти граждане были вовлечены в восстание, будучи принуждены моральным насилием следовать данному приказу. По моему мнению, эти люди невиновны.
Я думаю, что это заявление должно иметь определенное значение в ваших глазах, ибо у меня нет намерения извлечь из него какую-либо выгоду для себя. Я заявляю, что был одним из руководителей сообщества; я заявляю, что это мной был подан сигнал к сражению и это мной были подготовлены все средства для осуществления восстания; я заявляю, что принял в нем участие и сражался против ваших войск; но если я возлагаю на себя полную и безусловную ответственность за все общие действия, то мне следует одновременно отвергнуть ответственность за определенные поступки, совершенные без моих указаний, без моего приказа и без моего одобрения; я имею в виду проявления жестокости, которые осуждает мораль; среди таких проявлений жестокости я называю убийство лейтенанта Друэно, которое, как утверждается в обвинительном акте, совершенно мной, причем преднамеренно и злоумышленно.
Все это я говорю не для вас, ибо вы не склонны мне верить и вы мои враги; я говорю эти слова для того, чтобы их услышала моя страна. Я не виновен в этом убийстве и не способен на него. Если бы я убил этого офицера, то убил бы его в поединке с использованием равного оружия, насколько это возможно в уличном сражении, с разделом поля боя поровну и с тем, чтобы солнце било нам в глаза одинаково. Я не убивал, и обвинение, предъявленное мне, является клеветой, которой хотят обесчестить солдата народного дела. Я не убивал лейтенанта Друэно; вот все, что мне нужно было сказать.
