И всякий раз Бийо поднимался с земли если не с новыми силами, как Антей, то с новыми идеями.

Иной раз эта идея заключалась в том, чтобы поступить со вторым мостом так же, как он уже поступил с первым, то есть обрубить его цепи.

Тогда Питу старался удержать фермера протестующими воплями, а затем, видя, что вопли эти бесполезны, выскальзывал из своего убежища со словами:

— Господин Бийо, дорогой господин Бийо, но ведь если вас убьют, госпожа Бийо останется вдовой!

А тем временем швейцарцы опускали стволы своих ружей, чтобы взять на мушку смельчака, покушающегося на их мост.

В другой раз Бийо решал обстрелять мост из пушки, но защитники крепости снова пускали в ход ружья, артиллеристы Бийо отступали, он оставался при орудии один, и Питу вновь приходилось покидать убежище.

— Господин Бийо, — кричал он, — господин Бийо, заклинаю вас именем мадемуазель Катрин! Подумайте же о том, что, если вас убьют, мадемуазель Катрин останется сиротой!

И Бийо подчинялся, ибо оказывалось, что этот довод имеет над ним большую власть, чем первый.

Наконец богатому воображению фермера представилось еще одно средство.

Он бросился на площадь к криком:

— Тележку! Тележку!

— Две тележки! Две тележки! — закричал Питу (он рассудил, что от удвоения хорошее становится еще лучше) и последовал за Бийо.

Тотчас появился десяток тележек.

— Сухого сена и соломы! — потребовал Бийо.

— Сухого сена и соломы! — повторил Питу.

И тут же две сотни человек притащили им по охапке сена и соломы.

Другие приволокли на носилках высушенный навоз.

Пришлось крикнуть, что принесенного в десять раз больше, чем нужно, иначе через час на площади выросла бы гора фуража, не уступающая по высоте самой Бастилии.

Бийо схватил тележку, груженную соломой, за ручки и стал толкать ее перед собой.

Питу поступил так же; зачем он это делает, он не знал, но полагал, что, раз так поступает фермер, значит, и ему следует делать то же.

Эли и Юлен, догадавшись, что задумал Бийо, также схватили тележки и покатили их во двор.

Во дворе их встретила стрельба; пули и картечь летели с пронзительным свистом и попадали в солому либо в дощатые борта и колеса тележек. Ни один из наступающих ранен не был.

Как только стрельба ненадолго затихла, две или три сотни осаждающих бросились на приступ вслед за тележками и под защитой этого прикрытия разместились прямо под настилом моста.

Тогда Бийо вытащил из кармана огниво с трутом, насыпал в бумажный кулек пороха, поджег его и бросил в солому.

Порох зажег бумагу, бумага зажгла солому.

Каждый схватил по соломенному жгуту, и вслед за первой запылали остальные тележки.

Чтобы погасить огонь, обороняющимся пришлось бы выйти из крепости; выйти же означало обречь себя на верную смерть.

Огонь охватил мост, впился острыми зубами в деревянный настил, зазмеился по опорам.

Крик радости, послышавшийся во дворе, повторила вся площадь Сент-Антуан. Люди видели поднимающийся из-за стен дым. Они не знали толком, в чем дело, но подозревали, что в крепости происходит что-то гибельное для ее защитников.

В самом деле, раскалившиеся от огня цепи оторвались от столбов. Мост, наполовину сломанный, наполовину сгоревший, дымящийся, потрескивающий, рухнул вниз.

Тут за дело взялись пожарные со своими насосами. Комендант приказал открыть огонь, но солдаты инвалидной команды отказались ему повиноваться.

Команды де Лонэ выполняли одни лишь швейцарцы. Но они не умели обращаться с пушками, и пушки замолчали.

Напротив, французские гвардейцы, воспользовавшись прекращением артиллерийского огня, приставили фитиль к своей пушке; третьим выстрелом им удалось разбить решетку.

Комендант стоял на вершине одной из башен, пытаясь разглядеть, не идет ли обещанное подкрепление, когда вдруг его обволокли клубы дыма. Именно после этого он сбежал по лестнице вниз и приказал артиллеристам открыть огонь.

Отказ солдат инвалидной команды привел его в отчаяние. А увидев разбитую решетку, он понял, что все кончено.

Господин де Лонэ знал, что его ненавидят. Он сознавал, что ему не спастись. С самого начала сражения его не покидала мысль о том, чтобы погубить себя вместе с Бастилией.

Убедившись, что сопротивление бесполезно, он выхватывает из рук артиллериста фитиль и устремляется к пороховому погребу.

— Порох! — в ужасе восклицают разом два десятка голосов. — Порох! Порох!

Эти люди увидели фитиль в руках коменданта и угадали его намерение. Два солдата бросаются ему наперерез и приставляют штыки к его груди в тот самый момент, когда он открывает дверь.

— Вы можете убить меня, — говорит де Лонэ, — но, перед тем как испустить дух, я все-таки успею швырнуть этот фитиль в бочонок с порохом, и тогда вы взлетите на воздух все вместе — и осаждающие и осаждаемые.

Солдаты уступают. Штыки по-прежнему приставлены к груди де Лонэ, но команды отдает он, ибо все понимают, что их жизнь в его руках. Все словно оцепенели. Наступающие замечают, что происходит нечто странное. Они устремляют взгляды в глубь двора и видят коменданта, готового погубить и себя, и всех кругом.

— Послушайте, — говорит де Лонэ, — вы видите, что в моей власти погубить вас всех; предупреждаю: если хотя бы один из вас войдет в этот двор, я подожгу порох.

Тем, кто слышат эти слова, кажется, что земля дрогнула у них под ногами.

— Чего вы хотите? Чего вы требуете? — кричат несколько человек, и в их голосах слышен ужас.

— Я хочу почетной капитуляции.

Однако осаждающие не верят словам де Лонэ, продиктованным отчаянием; они хотят во что бы то ни стало войти в крепость. Возглавляет их ряды Бийо. Внезапно он вздрагивает и бледнеет; он вспоминает, зачем пришел к стенам Бастилии.

— Стойте! — кричит Бийо, бросаясь к Эли и Юлену. — Заклинаю вас именем пленников, стойте!

И эти люди, готовые пожертвовать своей жизнью ради победы, отступают, в свой черед бледнея и трепеща.

— Чего вы хотите? — вновь задают они коменданту вопрос, который ему уже задавали солдаты гарнизона.

— Я хочу, чтобы все покинули территорию Бастилии, — отвечает де Лонэ. — Я не буду вести никаких переговоров до тех пор, пока в крепости останется хотя бы один посторонний.

— Однако, — возражает Бийо, — в наше отсутствие вы сможете привести здесь все в боевой порядок.

— Если мы не договоримся о капитуляции, мы вернемся туда, где находимся теперь: я — к этим воротам, вы — к тем.

— Вы даете слово?

— Слою дворянина.

Некоторые осаждающие недоверчиво покачали головами.

— Слово дворянина! — повторил де Лонэ. — Здесь есть люди, не верящие слову дворянина?

— Нет, нет, мы верим! — ответили пять сотен голосов.

— Пусть мне принесут бумагу, перо и чернила.

Приказ коменданта был исполнен мгновенно.

— Хорошо, — сказал де Лонэ; затем обратился к своим противникам:

— А вы все ступайте прочь.

Бийо, Юлен и Эли подали пример и вышли первыми.

Остальные последовали за ними.

Де Лонэ отложил фитиль и, положив бумагу на колено, начал набрасывать условия капитуляции.

Солдаты инвалидной команды и швейцарцы, понимая, что решается их судьба, молча, с почтительным страхом следили за ним.

Прежде чем положить перо, де Лонэ оглянулся. Дворы были пусты.

Тем временем снаружи мгновенно узнали обо всем, что произошло внутри.

Как и предсказывал г-н де Лом, толпа на площади росла как из-под земли. Бастилию окружало уже сто тысяч человек.

Тут были не только рабочие, но и граждане всех сословий, не только мужчины, но и дети и старики.

И каждый был вооружен, каждый что-то кричал.

Повсюду мелькали заплаканные, растрепанные женщины, заламывающие руки в отчаянии и проклинающие каменную громаду.

Это были матери, у которых Бастилия только что отняла сыновей, жены, у которых Бастилия только что отняла мужей.

Между тем уже несколько минут Бастилия не грохотала, не изрыгала пламени и дыма. Бастилия погасла. Бастилия стала нема как могила.