Эрнотон кивнул головой и отправился в Сент-Антуанское предместье.

Ему ничего не стоило найти, даже не спрашивая дороги, усадьбу Бель-Эба, соседствовавшую с монастырем св. Иакова.

Он позвонил, и ворота открылись.

— Войдите! — сказали ему.

Он въехал, и ворота за ним закрылись.

Во дворе, видимо, некоторое время ждали от него пароля; но так как он только осматривался, его спросили, что ему угодно.

— Я хочу говорить с ее светлостью, — сказал молодой человек.

— А почему вы ищете ее светлость в Бель-Эба? — спросил лакей.

— Потому что, — ответил Эрнотон, — привратник дворца Гизов послал меня сюда.

— Ее светлости уже нет ни в Бель-Эба, ни в Париже, — ответил лакей.

— Тогда, — сказал Эрнотон, — я отложу выполнение того, что мне поручил господин герцог Майенский, на более благоприятный момент.

— Поручение к ее светлости?

— Да.

— Поручение от его светлости герцога Майенского?

— Да.

Лакей на минуту задумался.

— Сударь, — сказал он, — я не беру на себя смелость вам отвечать; но здесь есть человек, стоящий выше меня, которого я должен спросить. Будьте любезны подождать.

“Вот кому хорошо служат, черт возьми! — подумал Эрнотон. — Какой порядок, повиновение, точность; конечно, это опасные люди, если они считают необходимым так оберегать себя. Нечего и говорить, что к господам де Гизам нельзя войти запросто, как в Лувр. Я даже начинаю думать, что служу не настоящему королю Франции”.

Он оглянулся: двор был пуст, но двери всех конюшен открыты, как если бы ожидали конного отряда, который должен был прибыть и занять положенные места.

Наблюдения Эрнотона были прерваны вошедшим лакеем, за ним следовал другой лакей.

— Доверьте мне вашу лошадь, сударь, и следуйте за моим товарищем, — сказал он. — Вас встретит некто, кто может гораздо лучше ответить вам, чем это мог бы сделать я.

Эрнотон последовал за лакеем, подождал несколько секунд в приемной, и вскоре тот же слуга, вышедший за распоряжениями, снова вернулся, и Эрнотона ввели в соседнюю маленькую гостиную, где сидела за вышиванием женщина, одетая без претензий, но элегантно.

Она сидела спиной к Эрнотону.

— Вот всадник, прибывший от имени господина де Майена, сударыня! — сказал лакей.

Она обернулась.

Эрнотон вскрикнул от изумления.

— Это вы, сударыня! — воскликнул он, узнавая одновременно и своего пажа, и свою незнакомку в носилках.

— Вы! — в свою очередь воскликнула дама, роняя свою работу и глядя на Эрнотона.

Потом она сделала знак лакею и сказала:

— Идите!

— Вы принадлежите к свите герцогини де Монпансье? — с изумлением спросил Эрнотон.

— Да, — ответила незнакомка, — но вы, вы, сударь, как могли вы принести сюда послание от господина де Майена?

— Тут произошел целый ряд событий, которых я не мог предугадать и которые слишком долго описывать, — чрезвычайно уклончиво сказал Эрнотон.

— О, вы скрытны, сударь, — сказала дама, улыбаясь.

— Да, сударыня, всегда, когда это необходимо.

— Но сейчас я не вижу серьезного повода для скрытности, — сказала незнакомка, — потому что, если вы действительно принесли послание от той особы, которую вы назвали…

Эрнотон сделал нетерпеливое движение.

— О! Не будем сердиться; если вы действительно принесли послание от той особы, которую вы назвали, это настолько интересно, что, памятуя о нашем знакомстве, как бы оно ни было мимолетно, вы сообщите нам, что это за послание.

Дама вложила в последние слова все кокетливое, ласковое и обольстительное очарование, которое может вложить хорошенькая женщина в свою просьбу.

— Сударыня, — ответил Эрнотон, — вы не можете меня заставить сказать то, чего я не знаю.

— И еще меньше то, чего вы не хотите сказать?

— Я не выражаю своего мнения, — продолжал Эрнотон, кланяясь.

— Поступайте, как вам угодно, относительно устных поручений, сударь.

— У меня нет устных поручений: вся моя миссия состоит в том, чтобы передать письмо ее светлости.

— Прекрасно! Где же это письмо? — сказала незнакомка, протягивая руку.

— Письмо?

— Будьте добры передать его.

— Сударыня, мне кажется, я уже имел честь сообщить вам, что это письмо адресовано герцогине де Монпансье.

— Но поскольку герцогиня отсутствует, — нетерпеливо сказала дама, — ее представляю здесь я, и вы можете, следовательно…

— Нет, не могу.

— Вы не доверяете мне, сударь?

— Должен был бы не доверять, сударыня, — сказал молодой человек, бросая взгляд, не оставлявший никаких сомнений. — Но, несмотря на таинственность вашего поведения, вы внушили мне, признаюсь, совсем не те чувства, о которых говорите.

— Правда? — воскликнула дама, чуть покраснев под пламенным взором Эрнотона.

Эрнотон поклонился.

— Будьте осторожны, господин посланец, — сказала она смеясь, — вы объясняетесь мне в любви.

— Конечно, сударыня, — заявил Эрнотон, — я не знаю, увижусь ли с вами опять, по правде сказать, но этот случай для меня слишком дорог, чтобы я мог его упустить.

— Тогда, сударь, я понимаю.

— Вы понимаете, что я вас люблю? Это действительно нетрудно понять.

— Нет, я понимаю, как вы попали сюда.

— Ах, простите, — ответил Эрнотон, — теперь уж я ничего не понимаю.

— Да, я понимаю, желая меня увидеть снова — вы нашли предлог, чтобы пробраться сюда.

— Я, сударыня? Предлог?! Вы плохо меня знаете; я не думал, что смогу вас снова увидеть, и надеялся только на случай, который уже два раза столкнул нас, но искать предлога? Мне? Никогда! Я странный человек и не во всем схожусь с мнениями других.

— О-о! Вы влюблены, как утверждаете, и все-таки не соглашаетесь любым способом увидеть ту, которую любите? Превосходно, сударь, — сказала дама с насмешливой гордостью, — ну что же, я подозревала, что вы щепетильны.

— А почему вы так думали? — спросил Эрнотон.

— В тот день, когда вы меня встретили, я сидела в носилках, вы меня узнали и все же не последовали за мной.

— Будьте осторожны, сударыня, — сказал Эрнотон, — вы признаетесь, что обращаете на меня внимание.

— А, хорошенькое признание! Разве мы с вами виделись не при обстоятельствах, которые позволяют, в особенности мне, высунуть голову из-за занавески при встрече? Так нет же, всадник умчался галопом, сначала вскрикнув так, что я даже вздрогнула у себя в носилках.

— Я был вынужден удалиться, сударыня!

— Из-за своей щепетильности?

— Нет, повинуясь долгу.

— Ну-ну, — смеясь, сказала дама, — я вижу, что вы рассудительный влюбленный, осторожный, больше всего боящийся себя скомпрометировать.

— Поскольку вы внушили мне некоторое сомнение, сударыня, — ответил Эрнотон, — можно ли этому удивляться? Разве это обычное дело, чтобы женщина одевалась мужчиной, прорывалась через заставу и шла смотреть, как будут четвертовать на Гревской площади какого-то несчастного, и при этом делала какие-то совершенно непонятные жесты, — разве я не прав?

Дама слегка побледнела, но быстро спрятала эту мгновенную бледность под улыбкой.

— Естественно ли, наконец, что эта дама, получив такое странное удовольствие, побоялась, что ее задержат, и убежала, как воровка, — она, состоящая на службе у госпожи де Монпансье, могущественной принцессы, хотя и не очень любимой при дворе?

На этот раз дама улыбнулась опять, но с еще большей иронией.

— У вас мало проницательности, сударь, несмотря на ваши претензии быть наблюдательным; потому что достаточно иметь чуточку здравого смысла, чтобы все, что вам кажется темным, тотчас же для вас объяснилось. Разве не естественно, что госпожа де Монпансье интересовалась судьбой господина Сальседа, тем, что он скажет, его признаниями, истинными или ложными, которые могли бы скомпрометировать весь лотарингский дом? А если это было естественно, то разве менее естественно, что герцогиня послала верного, близкого друга, к которому чувствовала полное доверие, присутствовать при казни и убедиться de visu[11], как говорят во дворце, в малейших подробностях этого дела? Ну, так этим другом, сударь, оказалась я, близкое доверенное лицо ее светлости. Теперь подумайте, могла ли я появиться на Гревской площади в женской одежде? Наконец, теперь, когда вы знаете мое положение в доме герцогини, разве вы считаете, что я могла остаться равнодушной к страданиям этого мученика и к его попыткам сделать признание?