Легко понять, что с этого момента Шико перестал обращать внимание на человека, делавшего промеры, и уже не спускал глаз с обеих известных личностей.

Через мгновение за ними показалось бледное лицо Борроме, к которому Мейнвиль несколько раз обратился с каким-то вопросом.

“Дело ясное, — подумал он, — тут замешаны решительно все. Браво! Что же, будем заговорщиками, такова теперь мода. Однако, черт побери, уж не хочет ли герцогиня, чего доброго, переселиться к дону Модесту, когда у нее шагах в ста отсюда, в Бель-Эба, имеется свой дом?”

Но тут внимательно наблюдавший за всем Шико насторожился еще больше.

Пока герцогиня беседовала с Горанфло или, вернее, заставляла его болтать, г-н де Мейнвиль подал знак кому-то находившемуся снаружи. Между тем Шико никого там не видел, кроме человека, делавшего измерения на дороге.

И действительно, знак был подан именно ему, вследствие чего этот человек перестал заниматься своими промерами. Он остановился перед балконом, так что лицо его было повернуто в сторону Парижа.

Горанфло продолжал расточать любезности даме, приехавшей на исповедь.

Господин де Мейнвиль что-то шепнул на ухо Борроме, и тот сейчас же принялся жестикулировать за спиной у настоятеля таким образом, что Шико ничего уразуметь не мог, но человек, делавший на дороге измерения, по-видимому, все отлично понял, ибо он отошел и остановился в другом месте, где, повинуясь новому жесту Борроме и Мейнвиля, застыл в неподвижности, словно статуя.

Постояв так в течение нескольких секунд, он, по новому знаку брата Борроме, занялся упражнениями, привлекшими тем большее внимание Шико, что о цели их тому невозможно было догадаться.

С того места, на котором он стоял, человек, делавший измерения, побежал к воротам аббатства, в то время как г-н де Мейнвиль следил за ним с часами в руках.

— Черт возьми, черт возьми! — прошептал Шико, — все это довольно подозрительно. Задача поставлена нелегкая. Но как бы она ни была трудна, может быть, я все же разрешу ее, если увижу лицо человека, делавшего измерения!

И в это же мгновение, словно дух-покровитель Шико решил исполнить его желание, человек, делавший измерения, повернулся, и Шико признал в нем Никола Пулена, чиновника парижского городского суда, того самого, кому он накануне продал свои старые доспехи.

“Ну вот, — подумал он, — за здравствует Лига! Теперь я достаточно видел; немного пошевелив мозгами, догадаюсь и об остальном. Что ж, ладно, пошевелим”.

Герцогиня в сопровождении берейтора вышла из аббатства и села в крытые носилки, поджидавшие у ворот.

Дон Модест, провожавший их к выходу, только и делал, что отвешивал поклоны.

Герцогиня, не спуская занавески на носилках, еще отвечала на излияния настоятеля, когда один монах ордена св. Иакова, выйдя из Парижа через Сент-Антуанские ворота, сперва поравнялся с лошадьми и с любопытством их осмотрел, а потом — с носилками и заглянул в них с нескрываемым интересом.

В этом монахе Шико узнал юного брата Жака, который торопливо шел из Лувра и теперь остановился, пораженный красотой герцогини де Монпансье.

“Ну-ну, — подумал Шико, — мне везет. Если бы Жак вернулся раньше, я не смог бы увидеть герцогиню, так как мне пришлось бы как можно скорее бежать к Фобенскому кресту, где была назначена встреча. А теперь госпожа де Монпансье на моих глазах уезжает после своего маленького заговора. Наступает очередь мэтра Никола Пулена. С этим-то я покончу за десять минут”.

И, действительно, герцогиня, проехав мимо не замеченного ею Шико, помчалась в Париж, и Никола Пулен уже намеревался последовать за нею.

Ему, как и герцогине, надо было пройти мимо рощицы, где притаился Шико.

Шико следил за ним, как охотник за дичью, намеревающийся выстрелить в самый подходящий момент.

Когда Пулен поравнялся с Шико, тот выстрелил.

— Эй, добрый человек, — подал он голос из своей норы, — загляните-ка, пожалуйста, сюда.

Пулен вздрогнул и повернул голову к канаве.

— Вы меня заметили, отлично! — продолжал Шико. — А теперь сделайте вид, будто ничего не видели, мэтр Никола… Пулен.

Судейский подскочил, словно лань, услышавшая ружейный выстрел.

— Кто вы такой? — спросил он. — И чего вы хотите?

— Кто я?

— Да.

— Я один из ваших друзей, недавний друг, но уже близкий. Чего я хочу? Ну, чтобы вам это растолковать, понадобится некоторое время.

— Да что вам угодно? Говорите.

— Я хочу, чтобы вы ко мне подошли.

— К вам?

— Да, чтобы вы спустились в канаву.

— Для чего?

— Узнаете. Сперва спускайтесь.

— Но…

— И чтобы вы сели спиной к кустарнику.

— Однако…

— Не глядя в мою сторону, с таким видом, будто вы и не подозреваете, что я тут нахожусь.

— Сударь…

— Я требую многого, согласен. Но что поделаешь, — мэтр Робер Брике имеет право быть требовательным.

— Робер Брике? — вскричал Пулен, тотчас же выполняя то, что ему было велено.

— Отлично, присаживайтесь, вот так… Что ж, вы, оказывается, проделывали измереньица на Венсенской дороге?

— Я?

— Без всякого сомнения. А что удивительного, если чиновнику парижского суда приходится иногда выступать в качестве дорожного смотрителя?

— Верно, — сказал, несколько успокаиваясь, Пулен, — как видите, я проводил измерения.

— Тем более, — продолжал Шико, — что вы работали на глазах у именитейших особ.

— Именитейших особ? Не понимаю вас.

— Как? Вы не знаете…

— Не понимаю, что вы такое говорите.

— …вы не знаете, кто эта дама и господин, которые стояли там, на балконе, и только что возобновили прерванный путь в Париж?

— Клянусь вам…

— Какое же счастье для меня сообщить вам такую замечательную новость! Представьте себе, господин Пулен, что вами, как дорожным смотрителем, любовались госпожа герцогиня де Монпансье и господин граф де Мейнвиль. Пожалуйста, не шевелитесь.

— Сударь, — сказал Никола Пулен, пытаясь сопротивляться, — ваши слова, ваше обращение…

— Если вы будете шевелиться, дорогой господин Пулен, — продолжал Шико, — вы заставите меня прибегнуть к крайним мерам. Сидите же спокойно.

Пулен только вздохнул.

— Ну вот, хорошо, — продолжал Шико. — Так я вам говорил, что, поскольку вы работали на глазах у этих особ, а они вас — как вы сами уверяете — не заметили, я полагаю, что для вас было бы очень выгодно, чтобы вас заметила другая весьма именитая особа — например король.

— Король?

— Да, господин Пулен, его величество. Уверяю вас, он весьма склонен ценить всякую работу и вознаградить всякий труд.

— Ах, господин Брике, сжальтесь.

— Повторяю, дорогой господин Пулен, что, если вы двинетесь, вас ожидает смерть. Сидите же спокойно, чтобы не случилось беды.

— Но чего вы от меня хотите, во имя Неба?

— Хочу вашего блага, и ничего больше. Ведь я же сказал, что я вам друг.

— Сударь! — вскричал Никола Пулен в полном отчаянии. — Не знаю, право, что я сделал дурного его величеству, вам, кому бы то ни было вообще!

— Дорогой господин Пулен, объяснения вы дадите кому положено, это не мое дело. У меня, видите ли, есть свои соображения: по-моему, король не одобрил бы, что его судейский чиновник, действуя в качестве дорожного смотрителя, повинуется знакам и приказаниям господина де Мейнвиля. Кто знает, может быть, королю не понравится также, что его судейский чиновник в своем ежедневном донесении не отметил, что госпожа де Монпансье и господин де Мейнвиль прибыли вчера в его славный город Париж? Знаете, господин Пулен, одного этого достаточно, чтобы поссорить вас с его величеством.

— Господин Брике, я же только забыл отметить их прибытие, это не преступление, и, конечно, его величество не может не понять…

— Дорогой господин Пулен, мне кажется, что вы сами себя обманываете. Я гораздо яснее вижу исход этого дела.

— Что же вы видите?

— Самую настоящую виселицу.

— Господин Брике!

— Дайте же досказать, черт побери! На виселице — новая прочная веревка, по четырем углам эшафота — четыре солдата, кругом — немало парижан, а на конце веревки — один хорошо знакомый мне судейский чиновник.