Приближаясь к изгороди, Анри чувствовал, что у него перехватывает дыхание.

И правда: столь вызывающе нарушить распоряжения принца и заняться такой дерзновенной слежкой было недостойно верного и честного слуги короля, так мог бы поступить низкий соглядатай или ревнивец, готовый на любую крайность.

Но тут преследуемый им человек, открывая калитку в изгороди, отделявшей большой парк от малого, сделал движение, благодаря которому открылось его лицо: это был действительно Реми. Граф отбросил всякую щепетильность и решительно двинулся вперед, отбросив мысль о любых последствиях.

Калитка закрылась. Анри перескочил прямо через изгородь и снова пошел следом за таинственными гостями принца.

Они явно торопились.

Но теперь у Анри появилась новая причина для страха. Услышав, как под ногами Реми и его спутника заскрипел песок, герцог вышел из павильона. Анри оросился за самое толстое дерево и стал ждать.

Увидел он очень мало: как Реми отвесил низкий поклон, как его спутник вместо поклона сделал реверанс, как герцог в совершенном упоении предложил этой закутанной фигуре опереться на его руку, словно он имел дело с женщиной.

Затем все трое направились к павильону и исчезли в прихожей. Двери за ними закрылись.

“Пора кончать, — подумал Анри, — надо отыскать более удобное место, откуда я смогу увидеть все, оставаясь незамеченным”.

Он выбрал группу деревьев между павильонами и шпалерами с фонтаном. Это было надежное убежище: не станет же принц в ночной мгле пробираться через кустарник к воде.

Анри укрылся за статуей, возвышавшейся над фонтаном, и с ее высокого пьедестала мог видеть все, что происходило в павильоне, ибо его главное окно находилось как раз перед ним.

Так как никто не мог или, вернее, не имел права проникнуть сюда, никаких предосторожностей не принимали.

В комнате был накрыт роскошный стол, уставленный драгоценными винами в графинах венецианского хрусталя. У стола стояло только два кресла.

Герцог отпустил руку спутника Реми и, придвинув ему кресло, что-то сказал, видимо, предлагая снять плащ, очень удобный для хождения по ночам, но совершенно неуместный, когда цель этого хождения достигнута и когда цель эта — ужин.

Тогда особа, к которой обращался принц, сбросила плащ на стул, и свет факелов ярко озарил бледное, величественно прекрасное лицо женщины, которую сразу же узнали расширенные от ужаса глаза Анри.

Это была дама из таинственного дома на улице Августинцев, фландрская путешественница — словом, это была та самая Диана, чей взгляд разил насмерть, словно удар кинжала.

На этот раз она была в женской одежде, в платье из парчи: бриллианты сверкали на ее шее, в прическе и на запястьях.

Эти украшения еще больше подчеркивали бледность ее лица. В глазах сверкало такое пламя, что можно было подумать, будто герцог, употребив какое-то волшебство, вызвал к себе не живую женщину, а ее призрак.

Если бы не статуя, которую Анри судорожно обхватил похолодевшими руками, он упал бы в бассейн фонтана.

Герцог был, видимо, опьянен радостью. Он пожирал глазами это изумительное существо, сидевшее против него и едва прикасавшееся к яствам. Время от времени Франсуа тянулся через весь стол, чтобы поцеловать руку своей бледной и молчаливой сотрапезницы. Она же принимала эти поцелуи так бесчувственно, словно рука ее была изваяна из алебастра, с которым могла сравниться белизной и прозрачностью.

Время от времени Анри вздрагивал, поднимал руку, чтобы вытереть струившийся у него по лбу ледяной пот, и вопрошал:

— Живая она? Или мертвая?

Герцог пускал в ход все свое красноречие, стараясь, чтобы строгое чело его сотрапезницы разгладилось.

Реми один прислуживал за столом, так как герцог удалил всю свою челядь. Иногда, проходя за стулом своей госпожи, он слегка задевал ее локтем, видимо, для того, чтобы оживить этим прикосновением, вернуть к действительности или, вернее, напомнить, где и для чего она находится.

Тогда лицо молодой женщины заливалось краской, в глазах вспыхивала молния, она улыбалась, словно какой-то волшебник дотрагивался до скрытой в этом умном автомате пружины, и механизм глаз давал искры, механизм щек — румянец, а механизм губ — улыбку.

Затем она снова становилась неподвижной.

Принц тем временем приблизился к ней, стараясь пламенными речами ускорить свою новую победу.

И вот Диана, которая время от времени поглядывала на роскошной работы часы, висевшие на противоположной стене как раз над головой принца, Диана, видимо, сделала над собой усилие и, не переставая улыбаться, стала более оживленно поддерживать разговор.

Анри в своем укрытии за плотной завесой листвы ломал себе руки и проклинал все мироздание, начиная от женщин, созданных Господом Богом, и кончая самим Господом.

Ему казалось чудовищным, что эта столь чистая и строгая женщина поступает как все, уступая ухаживаниям принца лишь потому, что он принц, и соглашаясь на любовь, потому что в этом дворце любовь покрыта позолотой.

Его отвращение к Реми дошло до того, что он безжалостно вырвал бы у него внутренности, чтобы убедиться, действительно ли у этого чудовища кровь и сердце человека. В этом судорожном приступе ярости и презрения протекало для Анри время ужина, столь сладостное для герцога Анжуйского.

Диана позвонила. Принц, разгоряченный вином и своими же страстными речами, встал из-за стола и подошел к Диане, чтобы поцеловать ее.

У Анри кровь застыла в жилах. Он схватился за бедро, ища шпагу, за грудь, ища кинжал.

На устах Дианы заиграла странная улыбка, какой, наверное, не бывало дотоле ни у кого, и она задержала принца, не давая ему подойти ближе.

— Монсеньор, — сказала она, — позвольте мне, прежде чем я встану из-за стола, разделить с вашим высочеством этот персик, который мне так приглянулся.

С этими словами она протянула руку к ажурной золотой корзинке, где лежало штук двадцать великолепных персиков, и взяла один.

Затем, отцепив от пояса прелестный ножичек с серебряным лезвием и малахитовой рукояткой, она разделила персик на две части и одну предложила принцу. Тот схватил персик и жадно поднес его к губам, словно целуя Диану.

Этот страстный порыв так сильно подействовал на него, что в тот миг, когда он вонзил зубы в персик, взгляд его словно затуманился.

Принц поднес руку ко лбу, отер выступившие на нем капли пота и проглотил откушенный кусочек.

Эти капли пота являлись, по-видимому, симптомами внезапного недомогания, ибо пока Диана ела свою половинку персика, принц уронил остаток своей на тарелку и, с усилием поднявшись с места, видимо, предложил прекрасной сотрапезнице выйти с ним в сад подышать свежим воздухом. Диана встала и, не произнося ни слова, оперлась на руку герцога. Реми проводил их взглядом, особенно пристально всматриваясь в принца.

Пока они шли, Диана вытерла лезвие своего ножа расшитым золотом платочком и вставила его в шагреневый чехол.

Они подошли совсем близко к тому месту, где прятался Анри. Принц пылко прижимал к своему сердцу руку молодой женщины.

— Мне лучше, — сказал он, — но в голове я все же ощущаю какую-то тяжесть. Видно, я слишком сильно полюбил, сударыня.

Диана сорвала несколько веточек жасмина, побег ломоноса и две прелестные розы из тех, что словно ковром покрывали с одной стороны цоколь статуи, за которой притаился испуганный Анри.

— Что это вы делаете, сударыня? — спросил принц.

— Меня всегда уверяли, монсеньор, — сказала она, — что запах цветов — лучшее лекарство при головокружениях. Я делаю букет в надежде, что, принятый вами из моих рук, он возымеет волшебное действие.

Но, составляя свой букет, она уронила одну розу, и принц поспешил поднять ее.

Франсуа нагнулся и выпрямился очень быстро, однако не настолько быстро, чтобы за это время Диана не успела слегка обрызгать другую розу какой-то жидкостью из золотого флакончика, который вынула из-за корсажа.

Потом она взяла розу, поднятую принцем, и прикрепила ее к поясу.