— Да, монсеньор, да, — поспешно подтвердил моряк, — а Шельда широка да и быстра.

— Говори, Гоэс, говори, — продолжал незнакомец, хорошо знавший, какую милость он оказывал простому матросу, называя его по имени.

Он правильно рассчитал: с этой минуты, по-видимому, он один стал существовать для Гоэса и к нему одному Гоэс обращался в дальнейшем, хотя был послан другим лицом и, следовательно, более всего должен был дать отчет в своей миссии этому лицу.

— Монсеньор, — начал матрос, — я взял самую маленькую лодчонку; назвав пароль, я миновал заграждение, образованное на Шельде нашими судами, и добрался до этих проклятых французов — ах, простите, монсеньор!

Гоэс осекся.

— Продолжай, продолжай, — с улыбкой сказал незнакомец, — я француз только наполовину — стало быть, и проклятие меня поразит только наполовину.

— Так вот, монсеньор, раз уж вы соблаговолили меня простить…

Незнакомец милостиво кивнул ему, Гоэс продолжал:

— Так вот, я греб в темноте, обернув весла тряпками, и вдруг услыхал оклик: “Эй, вы там, в лодке, чего вам нужно?” Я решил, что это относится ко мне, и уже хотел было наугад что-нибудь ответить, но тут позади меня крикнули: “Адмиральская шлюпка!”

Незнакомец посмотрел на офицеров и покачал головой, как бы спрашивая: “Что я вам говорил?”

— В ту же минуту, — продолжал моряк, — я как раз хотел переменить курс, — я ощутил сильнейший толчок; моя лодка стала тонуть; вода захлестнула меня с головой; я погрузился в бездонную пропасть; но водовороты Шельды признали во мне старого знакомого, и я снова увидел небо. Тут я догадался, что адмиральская шлюпка, на которой господин де Жуаез возвращался на свою галеру, прошла над моей лодки. Одному богу ведомо, каким чудом я не был ни раздавлен, ни потоплен.

— Спасибо, отважный мой Гоэс, спасибо, — сказал принц Оранский, счастливый, что его предположения подтвердились, — ступай и молчи обо всем!

Он вложил в руку Гоэса туго набитый кошелек. Но моряк, по-видимому, дожидался, чтобы и незнакомец отпустил его.

Тот сделал ему знак, выражавший благоволение, и Гоэс удалился, по-видимому, гораздо более обрадованный этим милостивым знаком, нежели щедростью принца Оранского.

— Ну как, — спросил незнакомец бургомистра, — что вы скажете об этом донесении? Неужели вы еще сомневаетесь в том, что французы снимутся с якоря, неужели вы думаете, что господин де Жуаез вернулся из лагеря на свою галеру только для того, чтобы мирно провести там ночь?

— Стало быть, вы обладаете даром предвидения, монсеньор? — воскликнули горожане.

— Не более, чем его высочество принц Оранский, который, я в этом уверен, во всем согласен со мной. Но как и его высочество, я хорошо осведомлен, а главное — знаю тех, кто на той стороне.

Он рукой указал на польдеры.

— Поэтому, — продолжал он, — я очень удивлюсь, если они сегодня вечером не пойдут на приступ. Итак, господа, вы должны быть в полной боевой готовности, ибо, если вы дадите им время, они атакуют вас весьма энергично!

— Эти господа могут по всей справедливости засвидетельствовать, что перед самым вашим прибытием я говорил им то же самое, монсеньор.

— Какие у вас предположения насчет плана действий французов, монсеньор? — спросил бургомистр.

— Вот что я считаю наиболее вероятным: пехота целиком состоит из католиков и поэтому будет драться отдельно, иначе говоря, атакует с одной какой-нибудь стороны; конница состоит из кальвинистов, следовательно, тоже будет драться отдельно — стало быть, опасность грозит с двух сторон. Флот подчинен господину де Жуаезу, он совсем недавно прибыл из Парижа; при дворе знают, с какой целью адмирал отправился сюда, он захочет получить свою долю воинской славы. В итоге — враг предпримет атаку с трех сторон.

— Так образуем три корпуса, — предложил бургомистр.

— Образуйте один-единственный корпус, господа, из лучших воинов, какие только у вас есть, а тех, на кого вы не можете положиться в открытом поле, назначьте охранять городские укрепления. Затем, с этим корпусом предпримите вылазку в тот момент, когда французы меньше всего будут этого ждать. Им кажется, что атаковать будут они; нужно их предварить и самим на них обрушиться. Если вы будете ждать, пока они пойдут на приступ, — вы пропали, потому что в этом деле французы не имеют себе равных, так же как вы, господа, не имеете себе равных, когда в открытом поле защищаете подступы к вашим городам.

Фламандцы просияли.

— Что я вам говорил, господа? — воскликнул Молчаливый.

— Для меня великая честь, — сказал незнакомец, — что, сам того не зная, я оказался одного мнения с первым полководцем нашего века.

Они учтиво поклонились друг другу.

— Итак, решено, — продолжал незнакомец, — вы предпринимаете вылазку, яростно атакуете вражескую пехоту и вражескую конницу. Надеюсь, ваши командиры сумеют так руководить этой вылазкой, что вы отбросите осаждающих.

— Но их корабли — они прорвутся через наши заграждения, — сказал бургомистр, — сейчас дует норд-вест, и через два часа они будут в городе.

— Да ведь у вас самих в Сент-Мари, на расстоянии одного лье отсюда, шесть старых судов и тридцать лодок. Это ваша морская баррикада, это цепь, заграждающая Шельду.

— Да, да, монсеньор, совершенно верно. Откуда вы знаете все эти подробности?

Незнакомец улыбнулся.

— Как видите, знаю, — ответил он. — Там-то и решится исход битвы.

— В таком случае, — продолжал бургомистр, — нужно послать нашим храбрым морякам подкрепление.

— Напротив, вы можете еще и свободно располагать теми четырьмя сотнями людей, которые там сейчас находятся; достаточно будет двадцати человек — сообразительных, смелых и преданных.

Антверпенцы вытаращили глаза.

— Согласны ли вы, — спросил незнакомец, — ценою потери ваших шести старых кораблей и тридцати ветхих лодок разгромить весь французский флот?

— Гм, — антверпенцы переглянулись между собой, — не так уж стары наши корабли, не так уж ветхи наши лодки.

— Ну что ж, — воскликнул незнакомец, — оцените их, и вам оплатят их стоимость.

— Вот те люди, — шепотом сказал незнакомцу Молчаливый, — с которыми мне изо дня в день приходится бороться. О! Если бы мне противостояли только события, я давно уже одолел бы их!

— Так вот, господа, — продолжал незнакомец, положив руку на туго набитую сумку, о которой мы уже упоминали, — оцените их, но оцените быстро! Все вы получите от меня векселя, каждый — на свое имя; надеюсь, вы сочтете их достаточно надежными.

— Монсеньор, — ответил бургомистр, минуту-другую посовещавшись с десятниками и сотниками городского ополчения. — Мы торговцы, а не знатные господа, поэтому простите нам некоторую нерешительность; поймите — ведь наши души обитают не в наших телах, а в наших конторах. Однако в известных обстоятельствах мы ради общего блага способны на жертвы. Итак, распоряжайтесь нашими заграждениями так, как вы это находите нужным.

— Клянусь, монсеньор, — вставил Молчаливый, — вы за десять минут получили от них то, чего я добивался бы полгода.

— Итак, господа, я распоряжаюсь вашими заграждениями, и вот что я сделаю: французы, с адмиральской галерой во главе, попытаюся прорвать их. Я удвою цепи заграждения — цепи, протянутые поперек реки, но между ними и берегом будет оставлено пространство, достаточное, чтобы неприятельский флот проскользнул там и оказался посреди ваших лодок и ваших кораблей. Тогда с этих лодок и кораблей двадцать смельчаков, которых я там оставил, зацепят французские суда абордажными крюками, а зацепив их, подожгут ваши заграждения, предварительно наполненные горючими веществами, и быстро уплывут в лодке.

— Вы слышите, — воскликнул Молчаливый, — и французский флот сгорит весь, без остатка!

— Да, весь, — подтвердил незнакомец, — и французы уже не смогут отступить ни морем, ни польдерами, потому что вы откроете шлюзы Мехельна, Берхема, Льера, Дюффаля и Антверпена. Сначала отброшенные вами, затем преследуемые водами прорванных вами плотин, со всех сторон окруженные этими внезапно нахлынувшими волнами, этим морем, где только прилив и нет отлива, французы, все до единого, будут потоплены, истреблены, уничтожены.