— Это невозможно, ваша светлость, невозможно; это значит искушать Господа.

— Что ж, тогда я докажу тебе, что мои лучники не такие трусы, как ты. Привяжите, ребенка, — приказал Гесслер солдатам.

— Подождите, ваша светлость, подождите; пусть это ужасно, жестоко и подло, но все же дайте мне подумать.

— Я даю тебе пять минут.

— Верните мне сына, хотя бы на это время.

— Отпустите ребенка, — распорядился Гесслер.

Мальчик подбежал к отцу.

— Они простили нас, отец? — спросил он, вытирая глаза своими маленькими ладошками, плача и смеясь одновременно.

— Простили? Знаешь ли ты, чего они хотят? О Господи! Как только подобная мысль могла прийти в голову человека! Они хотят… но нет, они не хотят этого, это немыслимо, чтобы они хотели подобного. Они хотят, бедное дитя, они хотят, чтобы я со ста пятидесяти шагов сбил стрелой яблоко с твоей головы.

— А почему ты не хочешь этого, отец? — простодушно спросил ребенок.

— Почему? А если я промахнусь, если стрела поразит тебя?..

— О! Ты прекрасно знаешь, отец, что опасности нет, — с улыбкой произнес ребенок.

— Вильгельм! — крикнул Гесслер.

— Терпение, ваша светлость, терпение, пять минут еще не прошло.

— Ты ошибаешься, время вышло. Решайся, Вильгельм.

Мальчик жестом подбодрил отца.

— Так что же? — прошептал Вильгельм. — О! Никогда! Никогда!

— Возьмите сына! — закричал Гесслер.

— Мой отец сделает это, — произнес мальчик.

Он выскользнул из объятий Вильгельма и сам подбежал к дубу.

Вильгельм был совершенно подавлен, его руки безвольно свисали вдоль тела, голова опустилась на грудь.

— Дайте ему лук и стрелы, — приказал Гесслер.

— Я не лучник, — вскричал Вильгельм, выходя из оцепенения, — я не лучник, я арбалетчик!

— Да-да, это так! — раздались голоса из толпы.

Гесслер повернулся к солдатам, задержавшим Вильгельма, словно хотел получить от них подтверждение.

— Да-да, — сказали они, — у него при себе был арбалет и вращающиеся стрелы с оперением.

— А что с ними сделали?

— Их забрали, когда его разоружили.

— Пусть их вернут ему, — распорядился Гесслер.

Арбалет и стрелы были найдены, их принесли и вручили Вильгельму.

— А теперь принесите яблоко, — сказал Гесслер.

Ему подали полную корзину яблок, Гесслер выбрал одно.

— О, только не это! — воскликнул Вильгельм. — Только не это; я его с трудом различу со ста пятидесяти шагов; вы выбрали самое маленькое: у вас нет жалости в сердце!

Гесслер отбросил яблоко и взял другое, на треть крупнее.

— Видишь, Вильгельм, я хочу тебе подыграть, — сказал он. — Что ты скажешь об этом?

Вильгельм взял яблоко, посмотрел на него и, вздохнув, отдал обратно.

— Ну что ж, вот мы и договорились; теперь отмерим расстояние, — произнес наместник.

— Минуту, минуту, — остановил его Вильгельм, — королевская дистанция измеряется шагами в два с половиной фута, и никак не более того. Такова установленная мера, не правда ли, господа лучники, ведь именно эту меру используют на стрельбищах и во время состязаний?

— Все будет сделано так, как ты пожелаешь, Вильгельм.

И лучники отмерили расстояние в сто пятьдесят шагов по два с половиной фута каждый.

Вильгельм не сводил глаз с лучника, отсчитывавшего шаги и лично трижды перепроверил дистанцию; затем, видя, что расстояние отмерено честно, он подошел к тому месту, где лежали его арбалет и стрелы.

— Одну стрелу! — крикнул Гесслер.

— По крайней мере, позвольте мне ее выбрать, — сказал Вильгельм. — Выбором стрелы не следует пренебрегать. Ведь некоторые стрелы отклоняются в полете: либо у них железные наконечники слишком тяжелые, либо дерево попалось сучковатое, либо оперение плохое, не правда ли, господа лучники?

— Да, это так, — отозвались лучники.

— Хорошо, выбирай, — согласился Гесслер, — но только одну, слышишь?

— Да-да, — прошептал Вильгельм, пряча арбалетную стрелу за пазуху, — да, одну, решено.

Вильгельм тщательно осмотрел все стрелы: он несколько раз перебирал их, осматривая одну за другой; вкладывал в арбалет, желая удостовериться, что они точно ложатся в паз, клал их на палец, приводя в равновесие и проверяя, не перетягивает ли вниз железный наконечник, что уменьшило бы высоту полета. Наконец, он нашел ту, которая обладала всеми необходимыми качествами, но, стараясь выиграть время, он еще долго делал вид, что продолжает свои поиски.

— Ну что? — нетерпеливо спросил его Гесслер.

— Я готов, ваша светлость, — промолвил Вильгельм. — Но мне нужно время, чтобы помолиться.

— Как, еще ждать?

— О! Ведь люди не сжалились надо мной, и я прошу милосердия у Господа! В этом не отказывают даже смертнику, стоящему на эшафоте.

— Молись.

Вильгельм опустился на колени и, казалось, целиком погрузился в молитву.

Тем временем ребенка привязали к дереву; ему хотели также завязать глаза, но он не дал это сделать.

— Подождите, подождите! — воскликнул Вильгельм, прерывая молитву. — Разве вы не завяжете ему глаза?

— Он сказал, что хочет вас видеть, — крикнули в ответ лучники.

— А я не хочу, чтобы он видел меня, — заявил Вильгельм, — я не желаю этого, слышите? А иначе я отказываюсь от нашего договора; ведь увидев летящую стрелу, он сделает непроизвольное движение, и я убью моего ребенка. Позволь им завязать тебе глаза, Вальтер, я умоляю тебя об этом на коленях.

— Завязывайте, — дал согласие ребенок.

— Благодарю тебя, — обратился к сыну Вильгельм, вытирая лоб и лихорадочно оглядываясь вокруг, — благодарю, ты храбрый мальчик!

— Давай же, отец, смелее! — крикнул ему Вальтер.

— Да-да, — отозвался Вильгельм, вставая на одно колено и натягивая тетиву арбалета.

Затем он повернулся к Гесслеру и сказал:

— Ваша светлость, пока не поздно, не дайте мне совершить преступление и избавьте себя от угрызений совести. Скажите, что вы лишь хотели испытать меня, что все это должно было послужить мне наказанием и что теперь вы прощаете меня, разве не так, ваша светлость? Вы ведь помилуете нас, не правда ли? — продолжил он, на коленях подползая к Гесслеру и моля о пощаде: — Во имя Неба, во имя Девы Марии, во имя всех святых — пощадите! Пощадите!..

— Поторопись же, Вильгельм, — промолвил Гесслер. — Не испытывай долее моего терпения, мы ведь договорились? Давай же, охотник, покажи свою меткость!

— Господь Всемогущий, сжалься надо мной! — прошептал Вильгельм, подняв глаза к небу.

Затем, подобрав арбалет, он вставил в него стрелу, прислонил приклад к плечу и стал медленно поднимать оружие; затем, когда оно оказалось на нужной высоте, этот человек, только что дрожавший, словно лист на ветру, неподвижно застыл, напоминая каменное изваяние лучника. Над площадью повисла мертвая тишина — все затаили дыхание, не сводя глаз с Вильгельма. Но как только он выстрелил, раздался крик радости: стрела пригвоздила яблоко к дереву, не задев мальчика. Вильгельм хотел подняться с колен, но покачнулся, выронил арбалет и упал без чувств.

Он пришел в себя в объятиях сына и, в свою очередь, принялся его обнимать и целовать; затем он повернулся к наместнику и наткнулся на его пылающий гневом взгляд.

— Я сделал все, как вы мне приказали, ваша светлость, не так ли? — сказал ему Вильгельм.

— Да, — ответил Гесслер, — ты замечательный стрелок. Итак, я прощаю тебе, как и обещал, неуважение, проявленное тобой к моим приказам.

— А я, ваша светлость, — сказал Вильгельм, — прощаю вам мои страдания отца.

— Но нам предстоит вместе уладить еще одно дело. Ты помог бежать Конраду фон Баумгартену, предателю и убийце, и должен быть наказан как его соучастник.

Вильгельм посмотрел вокруг себя, его взгляд блуждал, словно он лишился рассудка.

— Отведите этого человека в тюрьму, — продолжал Гесслер. — Его будут судить по всем правилам, дабы наказать за соучастие в убийстве и государственной измене.

— О! Тут понадобится небесное правосудие, — произнес Вильгельм и, не протестуя, дал отвести себя в темницу.