Тут-то и начались странности. Проломившись сквозь ельник, Уирка выбрела в чернолесье, где тонкие острые ветви переплелись как силки. Пройти здесь можно было только с тесаком. Уирка решила, что забрала в сторону, и двинулась вправо, стараясь держаться между колючими еловыми лапами и колючими кустами. Но никакой просеки не нашла.

Неужели сбилась? Да она здесь ходила не раз, к северу от усадьбы знает лес на пару миль в глубину. Люди лагмана говорили, что лесные любят шутить над людьми, сбивая с дороги. Может, они не хотят, чтобы Уирка вовремя предупредила Ансельма? Есть ли у Арзрана власть над этим лесом?

Не найдя просеки, она пошла в другую сторону, продираясь наощупь, пытаясь уберечь глаза. Но в итоге совсем сбилась. В густо заросшей темной низине трудно было ориентироваться. Она повернула назад, думая подняться повыше и оглядеться. Но ельник не заканчивался, только деревья становились выше, старше, расступались дальше друг от друга.

Уирка пыхтела, потела и сердилась на себя. Надо же было заплутать как раз сейчас!

И еще что-то росло в душе, опасное и неприятное. В голову лезли скабрезные образы. Корни, жадно пьющие влагу возбужденного земного лона; золотые пчелы, измазанные пыльцой, ныряюшие в хищно раскрытые цветки. Огромное насекомое, похожее на осу, склоняется перед обнаженной женщиной, охватывает тонкими мохнатыми лапками ее талию, запускает в промежность длинный гибкий хоботок… Уирка трясла головой, навязчивые видения исчезали, но над ухом чудился насмешливый шепоток, выговаривающий почти различимые слова.

Из всего этого Уирка понимала только, что она дура, и сердилась. А горячая кровь бежала по венам, и собственная неуемная сила томила, и тревожили образы виденных им когда-то мужчин. И чудилось, чудилось в ночной темноте… Глаза. Вроде и темные, но прозрачны и налиты мягким светом. Как в омут заглядываешь — в тихую лесную воду, настоянную на торфе и палом листе… Кто так смотрит? Кьяртан? Растус? Флавий?.. Тьфу!

Она гнала непрошенных мужчин, но на их место приходили образы пострашнее. Ночной лес вползал в душу. Уирка хорохорилась, не желая верить, что ее можно запугать и запутать вот так, как дите, и всё сильнее вздрагивала, замечая то черный силуэт чудовища, оборачивающийся вывороченным корнем, то еще что-нибудь непонятное и потому жуткое.

Одно чудище точно было не пнем, не корнем, а самым настоящим чудищем. Огромное, с быка, оно стояло на поляне по колено в светящемся тумане и больше всего походило на человеческое тело, обернутое куском коры и подвешенное горизонтально на корявых, но твердых ногах-опорах. Словно личинка, спрятанная на зиму. Личинка, ожидающая превращения. Уирка ясно видела лицо — зеленоватое, скуластое, с блестящим выпуклым лбом и черными провалами глаз.

Уирка отпрянула, задохнувшись от ужаса — и напоролась спиной на сук. И, как всегда после острого приступа страха, ей стало всё равно, что с ней будет. Хотелось одного: схватиться.

— Ну, иди сюда, урод! — крикнула она, вытаскивая нож.

Чудовище развернулось и медленно убрело с поляны в чащу. Толстый склизкий хвост волочился за ним по сухой хвое и прошлогодним листьям. Перед тем как скрыться за деревьями, чудовище подняло конец хвоста вверх в недвусмысленном похабном жесте.

Уирка сглотнула. Сердце колотилось о ребра, в ушах стоял ритмичный гул. Только не бежать! Они не дождутся!

Что-то жарко дохнуло из-за спины прямо в ухо, заставив подскочить и обернуться с позорной заполошностью. Конечно, там никого не было.

Сволочи они здесь, в лесу. Интересно, каково сейчас женщинам и детям, ушедшим с Хельгой? Да, с ними воины, но выстоят ли и воины против такого? Хельга говорила, что к ней лес благосклонен. Остается надеяться, что так и есть.

Уирка сунула нож за пояс, с трудом разжала занемевшие пальцы на рукояти. Осмотрелась и пошла туда, где деревья стояли пореже. Она хотела выйти куда-нибудь на возвышение, но местность понижалась как будто сразу во все стороны. Вскоре земля под ногами зачавкала и подалась. Впереди, за последними елями, показалось звездное небо. Уирка вышла к болоту. Оно уходило в ночной сумрак, широкое, как море, поросшее мхом, с криво торчащими кое-где карликовыми деревцами. То тут то там блестели в лунном свете полузадернутые льдом окошки воды.

— Ну, всё, — сказала Уирка громко. Ей очень хотелось, чтобы эти, лесные, услышали. Они, наверное, наблюдают за ней. И ржут. Как кони.

Она нагнулась, ища что-нибудь тяжелое, что можно было бы зашвырнуть в болото, но на земле не валялось ничего убедительнее шишки.

— Не дождетесь, — сказала она болоту, и лесу, и вообще миру. — Не дождетесь, твари!

Нужно было идти обратно, спотыкаясь, терпеливо снося хлещущие ветви, без надежды отыскать дорогу до утра. Да и утром — что изменится?

Зато теперь можно определить стороны света. Все созвездия ясно обозначены на черном прозрачном небе. Вон и Одинова повозка, как здесь называют Большую Медведицу, опрокинулась над плоским островком с тоненькими корявыми сосенками. Когда Уирка разобралась со сторонами света, мир вокруг нее качнулся и повернулся боком. Получалось, что на север, к большаку, — это как раз через болота. Как это может быть? Где она вообще и как сюда попала?

Уирка выбрала направление на восток и шла краем топи, пока не уперлась в песчаную гряду. Она подступала к болоту, длинная и узкая, похожая на изогнутый хвост ящерицы. На ней ничего не росло, кроме редких высоких сосен и вереска. Уирка ступила на самый кончик ящеркиного хвоста и забиралась по нему всё выше. За этой грядой показалась другая, а за ней высился огромный холмище. Теперь Уирка знала, где она. Каким-то образом она обошла усадьбу и теперь подходила к горе Фрейра — так местные называли огромную песчаную насыпь, возвышающуюся над всей округой. Уирка здесь никогда не бывала и знала это место только по рассказам.

Что ж, чем выше, тем лучше. Может быть, сверху она что-нибудь и углядит.

Поднимаясь, она почувствовала запах дыма, услышала отзвуки человеческих голосов и пуще заторопилась. Холм заканчивался крутым обрывом. Далеко внизу, под ногами, покачивались верхушки сосен, а за ними, еще ниже, полыхал пожар. Пламя, высокое и плотное, казалось стенами сказочных чертогов. Оно словно застыло и не хотело опадать. А может, это время застыло, хороня остатки Растусовой чести.

Но вот миновало — пламя заметалось, и огромные тени задвигались по лесу. В небо рвались клубы дыма — их сносило ветром вправо, на восток. А влево, против ветра, тянулось над лесом что-то светло-серое, похожее на пары тумана.

Уирка выругалась, прислонилась спиной к сосновому стволу на краю обрыва и закрыла глаза. Так. Теперь она знает, как дойти до большака. Сейчас соберется с силами и спустится вниз. Сейчас. Только чуть отдышится — и…

— Вот уж не ожидал тебя встретить! — пропел сзади бархатный голос, и Уирка чуть не полетела вперед, в пустоту под обрывом.

За считанные дни после обряда мир для Флавия снова обрел четкие границы, однако прежним не стал. Теперь всё было по-другому, и сам он был другой.

Силы прибывали, и в нем проснулся голод. Хотелось общения — хоть с кем-нибудь живым. Хотелось любви, обожания, восхищенных взглядов. Хотелось вина и мяса.

Ему повезло, он нашел зайца в силках. Кое-как приготовил на костре и съел сколько смог. Потом выл от боли в животе, проклинал всех, кто попался на язык. Нет, язва сама не закроется. Но теперь он был уверен, что справится с ней раньше или позже. Со всем справится, всё одолеет. Отправился сюда соратником разбитого в пух разбойника, а вернется с племянницей Ансельма за пазухой. Надо только бороться до конца — и он еще посмотрит свысока на золотую столичную молодежь, которой раньше отчаянно завидовал.

Флавий не спешил показываться людям. Вернуться к Растусу? Сначала нужно подловить и расспросить жреца. К Ансельму? Тогда нужно подловить Уирку. При прочих равных выгоднее, конечно, Ансельм, если расклад сил останется прежним.