— Связаться вот так — это было смело, — говорил Ларций, сочувственно улыбаясь. — Я хочу, чтобы из твоей битвы с жизнью вышло что-то путное. Поэтому я тебе помогу — если, конечно, ты сам захочешь себе помочь. Мои люди убедят префекта в том, что ты достоин заниматься собственным делом. Но лучше, если основной запрос пойдет через Ренату. Если ее не устраивает, что ты в рабстве у Сегестуса, пусть она попросит за тебя — как за нексума брата.

— Рената просила обо мне, — ответил Флавий.

— И получила отказ? Ну, это естественно. Пусть попросит еще. А я ее поддержу — в память об Ансельме. А потом я предлагаю вот что: мы заводим маленькую клинику. Где-нибудь в хорошем месте. Скажем, у Кристальных садов? Ее могли бы частично курировать чиновники — если уж ты нуждаешься в надзоре. С обустройством я помогу, обеспечу пациентами на первых порах, а твоя Рената пусть позаботится о документах.

Флавий набрался храбрости и спросил:

— Если я откажусь, то, полагаю, вы расскажете всем, каким образом я провел обряд?

— Ты не откажешься. Просто потому что другого шанса освободиться от кабалы у тебя не будет. По рассказам я составил о тебе определенное представление. Если ты такой человек, как я думаю, — ты согласишься. Если ты откажешься — значит, я ошибся. — Ларций улыбнулся — учтиво и холодно, но в том, как он наклонился вперед, во взгляде, брошенном на Флавия, проскользнуло какое-то недостойное ситуации нетерпение.

«Да у него нервы шалят!» — подумал Флавий. Вот, должно быть, почему Ларций настораживал его с самого начала. Травки бы ему попить. Интересно, кто его врач?

— Вы не ошиблись, — сказал Флавий. — Но прежде я хочу знать, как же я, по-вашему, связался во второй раз? Что вам обо мне наговорили — и кто?

— А об этом мы непременно еще побеседуем. Заходи ко мне — скажем, через неделю. Сейчас у меня дела.

Флавий вышел за калитку весь перевернутый. Пока шел по богатым кварталам, ни о чем не думал, очнулся только у садика Вигилис. Здесь он и принял решение. В этом мире всё зависит от таких, как Ларций. Если он предлагает Флавию переселиться из зловонной клоаки к Кристальным садам — о чем здесь еще раздумывать? Боги, да только за то, чтобы дышать чистым воздухом, отдашь всё на свете! Конечно, Ларций мутноват, но идеальных покровителей не бывает. Да и потом деваться всё равно некуда — разве что бежать из Медиолана.

— Собственная клиника? — переспросил Сегестус, выслушав Флавия. — Нашлись те, кто может всё это для тебя организовать? Что ж, препятствовать не буду. Даже не скажу, что рад от тебя избавиться.

Флавий поблагодарил и отправился к Ренате.

Она жила в съемной квартире недалеко от дома префекта. Имущество дезертира Ансельма отошло императору. Все знали: если бы Ансельм вернулся из Скогара живым, император простил бы ему отлучку, чтобы не восстанавливать против себя легионы. Но Ансельм погиб, и с племянницами его было разобраться легче, тем более что они и не помышляли о борьбе.

Ренату и Уирку устроили совсем неплохо, к тому же наследство родителей сохранили за ними. Однако все понимали, что по-настоящему выдвинуться племянницам Ансельма не дадут. Ни у кого из влиятельных людей империи не было резона брать их под покровительство. Кто же станет продвигать чужую родню вместо своей?

Рената была не последним человеком при префекте и успела уже приобрести в Медиолане некоторое влияние. Как и Сегестус, она поручилась за Флавия перед городом, отвечала за его поведение, и от ее расположения зависели его свобода и жизнь. Он приходил к ней вечерами, после службы, раза три-четыре в месяц, иногда с разрешения Сегестуса оставался на ночь.

Сейчас Рената кинулась к Флавию с порога, обняла и поцеловала в щеку:

— Я вчера заходила за тобой — а тебя нет. Куда пропал?

— Гулял.

Флавий с неудовольствием отстранился: шагу невозможно ступить без контроля.

Она смутилась:

— Я только хотела пригласить тебя на праздник.

«Что вчера был за праздник?» — соображал Флавий, глядя на ее красивые смуглые руки, обнаженные по плечи. Рената была в домашнем платье — видно, готовилась ко сну. Она посвежела на чиновничьей должности. Намеренно вытравляла из себя «солдафонство», избавлялась от всего, что напоминало бы о войне. Осталась девушка: тонкий стан, кокетливые плавные жесты. Только иногда в особой стремительности движений и прямом взгляде всё еще чувствовался воин.

— С тобой куда угодно! — сказал Флавий, так и не вспомнив, какой из бесчисленных праздников вчера отмечали в Медиолане. — Но если бы ты знала, как я устал!

— Бедняга! — рассмеялась она. — Теперь ты знаешь, что такое Сегестус.

Флавий давно заметил, что его настроения Ренату не волнуют. Что ей до его раздражения? На редкость нечуткое существо. Он вздохнул:

— Ты никогда не была у Сегестуса в плену. Сначала он сказал, что лучше бы меня не было — совсем. Теперь признает, что я полезен. Я рад. Но эта постоянная необходимость держать себя не то что в руках — в кандалах, боязнь совершить ошибку, потому что ошибки мне не простят, — как же я устал от всего этого! Мне нужен покой — а меня все время дергают. Того и гляди случится новый срыв, и тогда мне с чистой совестью скажут: «Мы знали, что ты таков. Что ж, хватит притворяться нормальным, тебе не место среди людей».

— По-моему, ты преувеличиваешь, — сказала Рената, и Флавий с удовольствием расслышал в ее голосе тревогу. — Вовсе не всё так ужасно. Настоящему узнику вряд ли простили бы то, что прощают тебе. Вечно ты пропадаешь вечерами — страшно даже представить где.

Флавий взмахнул руками — прямо перед ее лицом, прекрасно понимая, что может напугать. Ему хотелось, чтобы она реагировала живее. Пусть боится — если не за него, то хотя бы его. Пусть сердится, если не может по-настоящему пожалеть.

— Мне нужны связи, Рената. Я не хочу зависеть только от тебя и Сегестуса. Не хочу, чтобы меня считали твоим прилипалой! Все ведь и так говорят: Флавий? Ах, это постоянный любовник нашей дорогой Ренаты! Гиря на ее ножке!

К его досаде она не показала никакого испуга. Отстранилась и сказала сухо:

— Я не уверена, что, поставив тебя на ноги, стану в пересудах «Ренатой, постоянной любовницей Флавия».

Он зашипел, но, обуздав себя, улыбнулся примирительно и пустил голос течь медом:

— Слушай, я ведь не настолько неблагодарен, чтобы оставить тебя, пока мы находим удовольствие в обществе друг друга. Знаешь, что мне нравится в общении с тобой? Свобода. Доверие. Я ничем не связан и ничем тебя не держу. Ты не делаешь из благодарности захваты и веревки. Ты не просто красавица, ты еще и умница, Рената.

Она слушала его наклонив голову, с выражением строгим и оценивающим — ни дать ни взять опытная наставница. Вот сейчас скажет: «Ну что ты мне заливаешь? Обмануть хочешь? Я тебя насквозь вижу».

Он замолчал и сник. Да, перегнул палку, да похвала его выглядит издевательством. Но как же надоело всё время быть начеку, чтобы не вывести ее из себя! Под Растуса подстроиться было легче. Ренату не собьешь шуткой, не возьмешь на жалость. Даже лесть не всегда действует. «Должно быть, я просто начал ей надоедать, — подумал Флавий. — Что ж, это судьба любой игрушки…»

— Рената, я устал сегодня. Говорю глупости. Я… Я люблю тебя.

Она улыбнулась. Показалось ли ему, что с торжеством? Флавий редко говорил ей эти слова и всегда злился на себя за них. Они звучали как признание, вырванное на допросе. Когда же закончится этот несносный плен? Когда он сможет говорить с Ренатой без этого отвратительного чувства атлета, которого обыграли на соревнованиях, причем честно? Потому что он все-таки чувствовал к ней нечто, что мог при желании назвать и любовью. Было бы последним из унижений находиться при ней всё это время, не испытывая хотя бы влечения. Просто он хотел бы по-другому сказать ей о своей любви. Пусть она будет в отчаянии, пусть в его власти будет ее утешить… Или не утешить, уж как он решит. Пусть ему дадут проявить великодушие. Сколько можно смирять?