Она смотрела не просто приветливо — завороженно. Словно не мгла оторваться. Словно ничего, кроме гостя, не видела.

— Вот ты и вернулся, любимый, — нежный голос, чистый выговор на языке империи. Протянутые к нему руки, молящие глаза.

Ансельм согнулся в глубоком поклоне, совершенно растерянный. Что это — игра? Ловушка? А зачем его ловить?

— Доброго тебе здоровья, госпожа. Счастья и процветания твоему дому.

Он обратился к ней на местном языке — скогарском варианте ольмийского. Всё здесь напоминало империю, но Ансельм хотел показать, что понимает: это мираж, обман.

Как бы представиться? «Здравствуйте, я Ансельм, вы посылали людей меня ограбить»?

— Я Ансельм, гость из-за моря. Я принес госпоже Асдис дары и покорно прошу принять их.

— Дары? — переспросила она удивленно.

— Да, госпожа. Вот амулет Хеймо. Прими его, он твой по праву.

— Хеймо? — она просияла улыбкой.

Жрец прав: она походила не на богиню, а на душу усопшей. Но если это — сады блаженных, она, получается, сама их для себя и создала? И боги пришельцев из Ольми вряд ли сюда суются. Это ее место, здесь нет никого сильнее нее. Нет, она не может быть наивной дурочкой. Она притворяется, играет. Ну и пусть.

Ансельм снял с шеи шнурок с кругляшом и повесил на склоненную шею Асдис. На груди нежной ноблессы амулет выглядел грубой дикарской игрушкой. Она тронула кругляш рукой:

— Хорошо. Но…

Погладила амулет, склонила голову, словно прислушиваясь к чему-то. Похоже, совсем не оценила подарок. Ансельм своими руками отдал собственную защиту, а ей все равно. Зачем богине амулет неуязвимости? Что ей может угрожать? Для нее это игрушка. Но не успел Ансельм как следует пожалеть о своем поступке, как Асдис радостно улыбнулась ему:

— Хеймо! Наконец-то! Сколько раз я обманывалась! Где ты был, любимый?

Ансельм оторопел. Что за игру она ведет? И что делать? Поддержать ее убеждение? Разуверить?…

— Подожди, госпожа. Прими сначала еще один дар — память.

Из привешенной к поясу сумки Ансельм вынул маленькую серебряную чашу. Он пил из нее в походах, а собираясь к Асдис, отчистил до белого сияния. Сейчас он вспорол себе ножом левую ладонь, наполнил чашу кровью и протянул Асдис.

— Поверь мне, госпожа. Не отвергай мой дар.

Асдис коснулась чаши ладонью:

— Это нужно для обряда? Это соединит нас?

— Это необходимо, госпожа.

Асдис доверчиво взяла чашу, сделала несколько глотков — так спокойно и легко, как если бы пила вино. Вернула — и вдруг обхватила Ансельма руками, поднялась на цыпочки и приникла окровавленными губами к его губам.

Он опешил настолько, что стоял столбом, только раненую руку старался держать так, чтобы не испачкать Асдис. От запаха крови — не от ее же объятий? — закружилась голова, в ушах зазвенело, и накатила вдруг такая слабость, словно крови из него вышло не самая малость, а вообще вся до капли. Ансельм пошатнулся, когда Асдис отпустила его. Перед глазами все расплывалось, туманилось. А когда прояснилось, он увидел не богиню, зачем-то принявшую образ его нерожденной дочери, а невысокую девушку в лохмотьях, с растрепанной русой косой, с детским лицом, веснушчатым и угловатым. Она испуганно таращилась на него круглыми серыми глазами.

У Ансельма внутри словно обрушился целый дом. Дочка! Верните дочь! Отдайте! И там же, внутри, кто-то гадкий, бездушный скрипучим голоском говорил: что, готов разреветься из-за иллюзии? Радуйся, что колдунья показала свое лицо и больше не измывается над твоей памятью.

Он ненавидел этот голос. Он готов был на коленях молить, чтобы ему вернули дочь. Дочь, которой у него никогда не было.

Он не сразу почувствовал, что земля подсасывает, ноги вязнут как в трясине. Взглянул — так и есть, сапоги скрылись по щиколотку, а трава на лугу поникла и потемнела, словно и не трава это, а водоросли. Ансельм попытался вытащить ногу — земля отдала ее неохотно, с вязким чавканьем. И тут же расступилась так, что он провалился по колено. Попытался ухватиться — и трава просочились сквозь пальцы холодной водой.

Ансельм ухнул в воду, забарахтался, вынырнул — глубины здесь было всего-то по грудь, а снизу плотное песчаное дно. Он стоял на мели у небольшого островка, поросшего черемухой и липами, а вокруг расстилалось озеро, и солнечные лучи покачивались на его спокойных водах. Рядом так же недоуменно, как и он, оглядывалась мокрая Асдис. Вдруг она закрыла лицо руками и пронзительно завизжала.

Ансельма одолевала странная слабость. Мелко здесь или нет, а сейчас он, похоже, потеряет сознание и утонет. Рванулся — ноги подогнулись, как две вялые водорослины. До берега он добрался на одних руках. На мели встал, проломился, шатаясь, сквозь сухие камыши и рухнул на сплетенные корни там, где суша встречалась с водой.

Пока Хельга ела, Скъегги вынул из заплечного мешка камень — серый голыш не крупнее кулака. Обошел вокруг костра, поглаживая его как котенка и что-то бормоча. Потом сел рядом с Хельгой, а камень положил обок.

— Теперь нас не услышит ни человек, ни зверь, ни колдун. Давай поговорим. Убивать тебя мне не хочется, а девать некуда. Поэтому ты пойдешь со мной и будешь молчать.

Хельга кивнула. Она твердо решила удрать и предупредить Ансельма. Но колдун, похоже, читал мысли:

— Нет, молчать будешь не сама. Не заговоришь, пока не разрешу, и сбежать не сможешь. — Он посмотрел на нее так, что все внутри перевернулось, и добавил ласково: — С тебя начались мои беды, ты мне заплатишь за них. Посмотрим, что скажет лагман, когда у нас пойдут дети. Это меньшее, что я могу взять за смерть брата.

— Какие дети?

— Как какие? Внуки лагмановы. Ты же родишь мне медвежат.

Хельга даже не удивилась, настолько дико это прозвучало.

— Скажи лучше, что ты сделал с Акселем?

— Не боишься меня, да? Это хорошо. Я не хочу жить с тем, кто меня боится. Чужой страх легко принять за свою силу. Я страх не люблю, я люблю ласку. Ну… договоримся. Аксель ваш жив, кстати. Я могу его вытащить, если меня попросят. Я вообще много чего могу.

«Даже Аксель не стоит такой жертвы», — подумала Хельга. Она понемногу осваивалась с тем, что сначала приняла за бред. И заметила, что предложение Скъегги ей… приятно. Лестно.

— Я видела, что ты можешь, когда вы брали усадьбу, — сказала она. — Я тоже вправе требовать возмещения. Ласки тебе не будет, будет мир. Со мной и с моим отцом. Если не станешь дурить. Отец не признает детей от брака, на который не давал разрешения. Его ты не обманешь. Как и Асдис.

Скъегги смотрел на нее как на малое дитя и всё поглаживал камень.

— Пока ты спала, я принес нужные жертвы. Давай-ка посмотрим, как там Асдис.

Он сходил к ручью с котелком и установил его, полный воды, на траву. Поманил Хельгу. Они уселись рядышком и склонились над котелком, соприкасаясь лбами. В воде они не отражались, там отражалось незнакомое Хельге место. Высокие липы плотно обступали поляну, так что выходило что-то вроде круглой залы с синим потолком. У дальнего ее края в тени деревьев расположилась полуразрушенная землянка, а в центре горел костер, и над ним висел на необструганном пруте маленький помятый котелок. У огня в ленивой позе, подложив руку под голову, расположился Ансельм. Рядом с ним тощая оборванная старуха перебирала деревянные миски и плошки. Напротив сидела молоденькая девушка в таких же ветхих, как у старухи, лохмотьях, с испуганным, опухшим от слез лицом. Все трое были мокрые и растрепанные, словно их только что вынули из воды. Изображения людей виделись перевернутыми, и у Хельги поначалу закружилась голова.

— Тебе повезло, — говорила старуха Ансельму. Голос ее звучал четко, но шел почему-то не из котелка, а откуда-то сверху. — Не сообрази ты ее расколдовать, она вытянула бы из тебя все силы.

Ансельм повернул к ней голову — и ничего не сказал. Заговорила девушка — жалобно и горячо:

— Я — паучиха? Тяну силы из людей?

Ее голосок тоже прозвучал не из котелка, а сверху, из пустоты над ухом, так что Хельга даже заозиралась.