— Сегодня я видел, как ты сражаешься, — сказал отец Ансельму. — Ну, и мы сегодня кое-что тебе показали.

Ансельм поклонился. В этом движении было всё: он и отдавал должное военным умениям скогарцев, и принимал похвалу.

Внизу загомонили. Нобили за столом тоже оживились. Некоторое время все вокруг говорили хором. Все, кроме отца и Ансельма. Понять что-то было нелегко: советники отца и нобили Ансельма наперебой обсуждали сегодняшний бой, хохотали, хлопали друг друга по плечу — вели себя в той преувеличенно-разухабистой манере, свойственной мужчинам, только что избежавшим смертельной опасности.

Хельга поняла, что в лесу на отряд лагмана напали невидимки. Их удалось отогнать, но отец не решился ехать дальше и повернул домой.

Больше всех прославляли Ансельма. Говорили, что он сражался как бог войны. Ни мечи, ни стрелы его не касались, а храбрость и силу он выказывал нечеловеческие. Хельга слушала и огорчалась, что доблести и полководческим талантам отца уделяют мало внимания. С гостями-то все ясно, на то они и полубоги.

— Однако цель наша не достигнута, — сказал лагман, когда все немного поуспокоились. — И я не вижу другого выхода, кроме как отправить к Ларсу гонца с просьбой поддержать нас в грядущей битве. Отправлю сегодня ночью. Кстати же, Ансельм, могут ли Растусовы невидимки видеть ночью?

— Не знаю, — отвечал Ансельм. — Я даже про нобилей императора знаю не всё, а про могущество скогарских колдунов мне ничего не известно. Может, воины Растуса начнут летать или растворяться в воздухе. Нужно быть готовыми ко всему.

Хельга прыснула. Отец взглянул строго: мол, нет в этом ничего смешного. Она смиренно опустила глаза. Ну, не могла она относиться ко всему этому с должной серьезностью. Всё было слишком неправдоподобно, слишком странно, чтобы по-настоящему пугать.

— Ладно, — сказал отец. — В любом случае придется рискнуть. Сверри идет сюда — что ж, здесь-то он и сложит голову. Бой дадим на Освальдовом лугу. Это самое удобное место для битвы, если противник движется с севера. Там останавливали врагов и мой дед, и прадед. Надеюсь, Ларс явится на поле боя. А если нет — у нас и без него набирается семь сотен воинов. Правда, мы не знаем возможностей врага.

— Нам бы еще знать его цели, — сказал Бьярни, первый советник отца. — Зачем он сюда идет? Это неразумно.

— Ну а кто сказал, что он умен? — отозвался отец.

— Сверри, возможно, сговорился с Растусом, а у того колдун, — сказал Ансельм. — Растуса я возьму на себя, но кто потягается с колдовством?

— Действительно, кто? — спросил его Сегестус. — Нужно звать в Скогар войска империи. Иначе… Еще неизвестно, что вылезет отсюда через несколько лет.

Отец поджал побелевшие губы и взглянул на Ансельма. А тот отвечал:

— Да, это нам неизвестно. Зато точно известно, что будет, заведи император свои легионы так далеко на север. Теперь, когда я знаю о местном колдовстве, я сделаю всё, чтобы не допустить сюда империю. Ведь это всё равно что напоить мать ядом. И отсюда я никакой дряни не выпущу. Скажите, лагман, сколько времени нужно конунгу, чтобы прибыть сюда с войском?

— Хм… Если все поторопятся, то помощь будет здесь через три недели. Но мы столько не продержимся. Один Сверри не потянет осаду. Он попытается взять усадьбу и сразу уйдет в случае неудачи. Но это если он один… — тут отец посмотрел на Хельгу: — Иди-ка к себе, дочь. Разговор будет не для твоих ушей.

— Всё так плохо? — спросила она.

— Нет. — Он поцеловал ее в макушку. — Нет. Всё будет хорошо. Иди.

К себе идти не хотелось. Хельга заглянула к Уирке. Она спала в той же позе, в какой Хельга ее оставила. Прикрыть бы ее чем-нибудь, замерзнет ведь. Хельга не решилась вытаскивать из-под нее покрывало. Прошла в соседнюю комнатку, где жил Сегестус, сняла с кровати теплое одеяло и накрыла Уирку целиком, так, что наружу только нос торчал.

Остаток вечера она провела, обходя дом по солнцу и моля про себя богов, чтобы были милостивы к отцу и даровали ему победу в предстоящей битве. Впервые за много дней она ни разу не вспомнила о Кьяртане.

От согретого бульона тянуло живот. Пиво, доброе пиво Гисли, сразу вызвало изжогу. Флавий собрал с собой из еды что мог, запер дверь хранилища на засов и приготовился уходить. Хотелось остаться, выспаться в тепле, в чистой постели, под крышей, но нельзя приобрести сразу и все. На Уирку полагаться опасно. Разболтает сдуру своим, и тогда страшно даже подумать, что сделают с Флавием. Вряд ли убьют, но оказаться в полной власти нексума — та еще радость. Хватит, он уже пожил зависимым от Магды.

Даже волосам не дал досохнуть, надвинул на голову капюшон. И уже на выходе почувствовал сильную слабость. Действие наркотика закончилось — раньше, чем он ожидал, гораздо раньше.

Он вернулся, бросил заплечный мешок под застеленную лавку, а сам прилег под одеяло — как был одетый. Ничего не случится, если он перетерпит откат здесь, а не в лугах. В таком состоянии всё равно далеко не уйдешь. Главное, не терять сознания. Он не потеряет. Он точно знает, чем это грозит. Просто переждет немного — и отправится дальше. Как хорошо, что он всегда сохраняет голову трезвой…

Очнувшись, Флавий сначала просто лежал, глядя в потолок, потом всё вспомнил и подскочил в ужасе. Как же так? Зачем он так расслабился? Сколько пробыл без памяти, без сознания?

Свет не изменился, как лился из крошечного окошка под потолком, так и лился, под тем же углом, освещая тот же край лавки.

Флавий был раздет и заботливо укрыт одеялом, его вещи лежали свернутые у входа.

На лавке, служившей столом, лежала четвертинка круглого пирога и стоял кувшин с простоквашей. Флавий потрогал пирог — еще теплый.

Значит, приходили хозяева. Раздели его, оставили завтрак… Или, может быть, ужин? А в хранилище не заглядывали. Там же кровища, не убрано… или что там?

Он не помнил. Он почти ничего не помнил из вчерашнего дня. Откуда-то он знал, что провел без сознания сутки — или почти сутки, также он точно знал, что заимел нового нексума, и поэтому отсюда нужно бежать.

Флавий хлебнул простокваши прямо из кувшина и взялся за пирог. Пирог оказался с сыром. Он успел остыть, но был на удивление пышным и сочным. Флавий с удовлетворением отметил, что у него проснулся аппетит, и ел, пока не заболел живот. Потом тщательно умылся и оделся.

Что ж, может, и хорошо, что он не сбежал вчера. Оставаться было рискованно, но вроде бы всё обошлось, и теперь он достаточно окреп, чтобы не пропасть в лесу. Куда идти-то? Возвращаться к Растусу? Сдаваться Ансельму? У него еще будет время подумать. Пока — подальше отсюда. Он спрячется, чтобы не нашли ни свои, ни чужие, и станет следить за всеми.

Флавий прошагал лугами и зашел в перелесок перед широкой дорогой — большаком. Здесь он услышал:

— Стой!

Сердце подпрыгнуло к горлу. Зачем он так расслабился? Победитель хренов, его же первый встречный прихлопнет, если захочет!

Справа над тропой — поросший соснами песчаный холм. Голос вроде бы оттуда, но людей не видно. Только мокрые песчаные осыпи, пробивающаяся сквозь прошлогоднюю хвою травка и редкие стволы. Может, человек зашел за вершину холма?

И тут снова послышался голос — из пустого пространства между деревьями.

— Доктор? Эй, доктор, это вы?

Флавий решил, что окончательно свихнулся. Огляделся по сторонам — не обманулся ли с местом, откуда доносился звук?

— Да здесь я, здесь. Я Крючок, вы зашивали мне рану на ноге. Помните?

— Крючок? — Флавий не знал, что и думать.

— Вы спасли мне ногу, доктор.

Родной язык, знакомый голосок — высокий, рассудительный. Да, Флавий помнил человека по имени Крючок. Он помнил многих пациентов, особенно тяжелых. Крючок был хороший лучник и неплохой мечник из отряда Артуса. Один из тех, кто во время сражений прикрывал Артусу спину. Мосластая унылая внешность Крючка совсем не вязалась с бойким, по-женски мягким выговором. Резаную рану на его ноге Флавий обрабатывал еще в Чаре. Обширное нагноение, угроза заражения крови. Крючок был на редкость терпелив, тем и запомнился. Но где он сейчас? Почему его не видно? Может, умер? С Магдой-то Флавий постоянно разговаривал — не будет ли теперь так со всеми умершими? Артус со своими людьми исчез больше месяца назад, и никто не знал, что с ними стало.