— Двоих? Хотел бы я убить двоих одним выстрелом. Тогда я не валялся бы здесь.

— Троих. Ты и меня убил, Кьяртан.

Она зарделась и вскочила на ноги, сама смущенная тем, что сказала. Не глядя на Кьяртана, вышла из комнаты.

Кьяртан остался в смущении. Голова раскалывалась. Спать он больше не мог. Двое, трое… О чем она? Кого еще он там убил?

Надо бы добыть одежду и пожрать. И убедить Сегестуса, что здоров. Если Сегестус увидит Кьяртана на ногах, с ребятами лагмана, он же не погонит его в постель?

Кьяртан сел — и схватился за тюфяк, потому что постель поехала под ним, как по льду. Стиснул зубы, не желая поддаваться слабости. Вскоре вроде бы отпустило. Он сполз с кровати — осторожно, как старый дед. Обмотал одеяло вокруг бедер и, как был босиком, вышел в общую залу.

Знание людей, а также интуиция подсказывали Ренате, что на Кьяртана можно опереться как на каменную стену. Рената затем и позвала его в Скогар, чтобы он поддерживал ее, пока сама она поддерживает дядю.

Без Кьяртана она, наверное, не выдержала бы зимой в Скогаре. Очень уж суровыми оказались здешние леса. А хуже всего — мертвая тишина по ночам, глубокая, безнадежная — зов абсолютной пустоты. Другие воины тоже боялись ночи, им казалось, что в темноте кто-то прячется. Рената же боялась, что там ничего нет. Деревья и дома просто исчезают, поглощенные пустотой. И сама она тоже может исчезнуть.

Кьяртан, веселый, грубоватый, отважный, всегда готовый поддержать, не позволял северным лесам вытянуть из Ренаты душу.

Она не могла долго на него сердиться, тем более сейчас, когда чувствовала, что силы на исходе: слишком сильно она тревожилась за всех: за дядю, за кузена, за Флавия… За Флавия, пожалуй, сильнее всего.

С тех пор как Рената узнала, что Флавий связан обрядом кор нексум, ее детская влюбленность проснулась и заявила о себе с новой силой. Она, сколько себя помнила, мечтала о связи сердец — самоотдаче, по необратимости равной самоубийству. Но найти себе нексума не пыталась: надеялась на судьбу. А у Флавия, оказывается, была подобная связь!

При первом знакомстве Флавий поразил ее сочетанием ледяной, сверкающей надменности и веселой дерзости. Она была и восхищена им, и уязвлена. И не одна она, в него многие влюблялись. А он легко менял любовниц и никому не позволял себя поработить.

Кто бы подумал, что Флавий больше, чем она, способен на любовь? Ведь он полностью отдал себя этой Магде. Значит, вся его холодность — напускная? Бедный, как ему, должно быть, было одиноко без поддержки родни, без покровителей! Мальчику из провинции так легко себя потерять в большом городе! Конечно, он защищался как мог — и от Ренаты тоже.

Теперь он умирает или уже мертв. А виноват в этом Кьяртан, который оказался в Скогаре по ее просьбе. Рената уговаривала себя: Магду мог убить кто угодно, не Кьяртан, так другой воин. Но уговоры не действовали.

Уирка со своим дурацким планом застала дядю врасплох. Не имея времени искать новое подходящее жилье, дядя повел своих людей в ту заброшенную деревню, куда до этого заманили Растуса. Туда принесли из леса Уирку, туда же Рената привела Кьяртана, когда тот оправился от колдовства.

Кьяртан сказал дяде:

— Я подвел вас. Мне нет прощения. Постараюсь искупить…

Рената взвилась от его слов. При чем здесь прощение? Кому ты нужен — прощать тебя еще! Мы все будем искупать твою дурость, и с этим ты ничего не сделаешь, даже если героически убьешься.

Дяде было не до Кьяртана, и он только рукой махнул.

Кьяртан воспрянул духом и тут же начал искупать вину. Он всюду таскался за Ренатой, пытался поднять ей настроение. И, надо сказать, ему это удавалось. Она простила его — за легкий неунывающий нрав, за то, что он ей нужен.

Сегестус разрешил им с Кьяртаном заглянуть в горницу, где лечили Уирку.

Их поразил странный звук. Казалось, работает насос, нагнетающий воздух с такой скоростью, что хлопки сливаются в один непрерывный шум. И только увидев кузину, Рената поняла: это она так дышит.

Уирка лежала в одной рубашке, ничем не прикрытая, руки-ноги в лубках (7), распухшая чуть не вдвое голова запрокинута, беззубый рот раззявлен, на шее, лбу, руках вздулись жилы — вот-вот порвутся.

Кьяртан поднял руку к горлу. Смотрел-смотрел — не выдержал:

— Идем отсюда.

Сегестус вышел с ними в общую комнату, и здесь Кьяртан накинулся на него с расспросами.

— Долго это будет продолжаться? И чем кончится? Она… Она останется собой?

Сегестус отвечал спокойно, с чуть снисходительными нотками в голосе — как терпеливый наставник малолетней бестолочи.

— Останется собой сломанный топор после переплавки? Впрочем, всё по воле божества.

— Ей больно. Она мучается, — кипятился Кьяртан.

— Почему не должно быть больно железу в горне?

— Хорошо, тело справится, верю. А душа? Душу ты ей не покалечишь?

— Душа — не наше с тобой дело. Я не врачую души.

— Но ты сам… Ты согласился бы на такое лечение?

— Для меня… Видишь ли, Кьяртан, для меня вряд ли пошли бы на такое. Я взялся за эксперимент по просьбе Ансельма.

— Ты сам согласился бы такое терпеть? — стоял на своем Кьяртан.

— Да, — ответил Сегестус. — Да, согласился бы. Это лучше, чем смерть.

— Но ведь это и есть смерть. Только растянутая на недели. — Кьяртан помолчал и добавил почти шепотом: — Знаешь, если вдруг со мной что случится… такое… Ты меня так не мучай, хорошо?

— Посмотрим.

— О! Да ты чудовище!.. Прости, я не могу. Помочь не могу, а смотреть на это и слушать — рехнешься.

— Я и не прошу у вас помощи, — сказал Сегестус .

Рената была ему благодарна за эти слова. Она чувствовала, что не сможет сейчас помогать. Ей бы себя сохранить и не стать для дяди обузой.

По приказу дяди они с Кьяртаном день и ночь осматривали лес вокруг деревни и следили за домом, где остановился Растус. По всему выходило, что Растус сдался и даже не пытается искать своего нексума. Иногда он выезжал с воинами, носился по лесу, казалось, вовсе без цели, но чаще сидел в доме. И никто не видел, чтобы из дома показывался колдун. Что с ним стало, добрался он до Растуса или ушел в лес? Выяснить это не удавалось.

Дядя считал, что расслабляться нельзя.

— Я успокоюсь только тогда, когда мы доберемся до Озера Ста Рукавов, — говорил он.

Камень с колдовской силой и черный кинжал дядя носил с собой, в кошеле на поясе, а по ночам клал под голову.

Прошло еще две недели, и Сегестус сказал, что основная работа завершена, Уирку можно везти. Все выдохнули с облегчением и снова стали собираться в дорогу. Кьяртана отправили искать повозку и лошадей, и с этой задачей он справился.

Казалось бы, нужно радоваться: наконец-то всё сдвинулось с мертвой точки. Но Рената тревожилась — сильнее, чем за все прошлые недели. Предчувствия редко ее обманывали, а на этот раз предчувствие было совсем нехорошее. Нет, не выпустят их отсюда так просто. Что-то должно случиться.

Вечером накануне отъезда Рената не находила себе места.

Большой очаг освещал комнату, и только верхние венцы стен и крыша тонули в тени. Воображение разыгралось не на шутку. Казалось, она внутри чаши, наполненной вином с пряностями и просвеченной солнцем. Темные фигуры людей сновали в красно-золотом свете. Кто-то стелил себе постель, кто-то слонялся без дела. Напротив входа занавески из плащей скрывали нишу с кроватью.

Дядя и Сегестус сидели за столом у единственного окошка, затянутого бычьим пузырем.

— Оставь прошлое здесь, — говорил Сегестус.

— Оставить прошлое? — дядя улыбнулся, склонил голову. — Сложно разжать пальцы, зная, что внизу… нет, не пропасть, — болото.

Сегестус дотронулся до его рукава.

— Господин… Как бы я хотел помочь! Как жаль, что я не умею целить души!

— Целить! Да, делать целыми… Хорошо, ты прав. Я боюсь уйти. Боюсь разжать пальцы.

Ренате было больно это слушать. Она пожелала им доброй ночи и отправилась в нишу. Уснуть не получалось: возбуждение стучало молоточками в ушах, сердце билось тяжело и неровно. Она то и дело поднималась и выглядывала, оттянув полу одного из плащей, занавешивающих обзор.