Кьяртан хотел спросить: «Предлагаешь мне пойти из-за тебя?», но не решился: уж очень строгий вид был у Ренаты. Она словно прочла его мысли:

— Мне очень хотелось бы, чтобы ты пошел с нами. В таком деле каждый нобиль на счету.

— Почему? — спросил он.

Она рассмеялась, протянула руку.

— Идем?

Кьяртан встал, мотнул тяжелой головой. Так бесцеремонно с ним еще не обращались. Можно сказать, взяли силой. Что ж, он пойдет с ними. И если Рената этого не оценит, она будет настоящим чудовищем.

— А этот кубок я поднимаю за нашего гостеприимного хозяина, бонда Гисли.

Растус сделал глоток и аккуратно поставил кубок на дубовый стол. Выглядел он хорошо для нобиля, с которым три недели назад случился удар. Сидел в кресле грузно, но на развалину похож не был. Руки не дрожали, взгляд прояснился. Обряд с черным кинжалом сделал свое дело.

Флавий украдкой наблюдал за патроном и уныло ковырял кушанья: жесткую ветчину, присыпанную кислой капустой и ягодами можжевельника, баранину в брусничном соусе. Он привык к более тонким кушаньям.

Магда ела мало и стоически пыталась изобразить удовольствие. Артус уписывал за обе щеки: он всегда был выше того, чтобы интересоваться, что он там жует. Все естество приспособил для насыщения собственной гордости. Маркус же мог схарчить что угодно, если приправлено сладеньким. Глядя, как он подкладывает меду в тарелку с мясом, Флавий не сдержал тошноту.

Если это праздничная еда, чем здесь питаются в обычные дни? Из напитков брага, ячменное пиво, мед на травах и — для упившихся — брусничный морс. Флавий попросил воды и немедленно получил ее в пузатой кружке, свежую, холодную. Вода у Гисли на вкус отдавала еловой смолкой, сырым камнем. Флавий пил ее и не мог напиться.

Все, что не касалось пищи, Флавия худо-бедно устраивало. Ему нравился добротный, чистый дом бонда Гисли Озерного, приютившего их на зиму. Нравились огромные очаги, широченные откидные лавки. Нравилось, что над каждой лавкой висит оружие, вызывающе, бесстыдно обнаженное. Отблески пламени играли на лезвиях мечей и топоров, на наконечниках копий и медных оплетках щитов. Казалось, по стенам развешены осколки зеркал или мерцающие светильники. Постоянно менялись рисунок теней, яркость света, даже цвета. Пламя в очагах играло всеми оттенками вин, от бледно-яблочного вержавского до почти черного ниорийского.

Мерцал и Растус: отсветы пламени плясали на шевелюре цвета черненого серебра, на золотой цепи, украшающей грудь, на лиловом бархате туники, испорченном морской солью и потом. Растус беседовал с хозяином дома, и от его раскатистого голоса щекотало нутро. Хозяин, детина средних лет, румяный и веселый, увлеченно расспрашивал гостя о заморских делах. Флавий смотрел на них и думал, что укрыться в Скогаре теперь, когда у Растуса нет войска, очень даже и неплохо. Об империи здесь знают мало, либертинам сочувствуют. Можно отсидеться, пока всё не успокоится, а потом вернуться, изменить внешность, взять другое имя… Всё это было бы возможно, если бы Растус отказался от идеи поставить на уши империю. Или если бы Магда согласилась оставить патрона. Но увы…

От мыслей Флавия отвлек рассказ хозяина. Бонд Гисли заговорил об опасном приключении, случившемся пару месяцев назад с дочерью лагмана, и все насторожились, слушая. Прислушался и Флавий.

Юная дочь лагмана, местного законника, заблудилась в лесу и провела ночь у самых настоящих колдунов. По ее словам выходило, что те колдуны считают себя чуть не королями округи. Один из них хвастался, что амулет древней богини делает его неуязвимым для любого оружия.

— Я и раньше слышал про этих колдунов, — говорил Гисли. — Года два назад к усадьбе старого Кара вышел из лесу человек и предложил на обмен несколько худо выделанных шкур. Это, видимо, и был тот самый Скъегги. Или Скофти, кто их разберет? Он не понравился работникам Кара, и дело у них дошло чуть не до драки. Так вот он ни до кого пальцем не дотронулся, только посмотрел по-особому, и все разбежались. У двоих после этого скрутило животы, и к вечеру оба преставились, а еще двое ослепли на несколько дней. Вот такие это колдуны. К ним лучше не соваться. А девочке повезло.

— А где они живут, знаешь? — спросил Растус.

— Знаю. Там была заимка Бьярни, но он уже лет десять как сгинул. Я прошлой зимой там чуть не умер со страху. Ну, дом посреди озера, да с лошадиной головой, — не великая диковина. Но… как бы это сказать? Нехорошо там. Рыба в озере водится странная. Представьте: зима перевалила за середину, а озеро едва прихвачено ледком, а под ним у берега ходит рыба — огромная, в человеческий рост. Белая. И без чешуи. Шкура у нее, толстая, гладкая, вроде как у тюленя.

Растус улыбнулся:

— Может, это и был тюлень?

Гисли крякнул. Кивнул:

— Может, и тюлень. В маленьком лесном озере, да. В общем, двинул я оттуда. Потом несколько ночей сны ко мне лезли один другого хуже.

— Ты через лед рассмотрел, что у него кожа вместо чешуи? — усомнился Растус.

— Так лед тонкий был. Знаешь, такой еще звенит, если на него бросить палку. Прозрачный. Такой только по осени и бывает… Вот и сообрази, что там с водой.

Растус переглянулся с Артусом. Флавий догадывался, о чем они думают. О скогарских колдунах в Ольми было много разговоров. Мол, живут по тысяче лет, умеют превращаться в животных, насылать болезни, град и ураган. У Маркуса была теория на этот счет: возможно, в Скогаре есть божество, похожее на имперское Солнце. Прячется в лесах, и поклоняются ему лишь избранные. Флавий возражал: какое же это божество? Скорее демон. Но соглашался в том, что хорошо бы исследовать природу их силы.

Поэтому Флавий не удивился, когда после трапезы Растус велел своим нобилям собраться у него.

Гисли принимал Растуса как дорогого гостя. Правду сказать, другого выхода у него не было — разве что жаловаться лагману на то, что его усадьбу заняли полторы сотни вооруженных людей. Гисли предпочел конфликту добрую сделку, тем более что у Растуса еще хватало серебра на подарки.

Простых воинов разместили по пристройкам, а нобилям отвели горницы для важных гостей. Флавия поместили в одной горнице с Растусом, потому что здоровье Растуса требовало постоянного наблюдения. В горнице были свой очаг, две лавки, кровать в нише и стол. После мытарств последних недель лучшего и не пожелаешь: тепло, сухо, относительно чисто, есть где вытянуться. Но пока у патрона оставались силы совещаться и строить планы, вытянуться не получалось.

Пятеро нобилей собрались в горнице патрона. Растус уселся в кресло у волокового оконца. Блестел глазами весело и яростно, говорил взволновано и быстро:

— Нам повезло. Где ближайшие колдуны, мы знаем, осталось их достать.

— Если правда, что они убивают взглядами и неуязвимы для оружия, я бы не рисковал, — сказал Флавий.

Маркус тоненько рассмеялся:

— Конечно, осторожность — наше все. Неуязвимы? Серьезно? Это ты из чего вывел — из того, что колдун хвастал девочке каким-то амулетом? Но если здесь, в Скогаре, могут создавать амулеты такой силы — почему они еще не захватили мир?

— Думаешь, он врал? — спросил Растус.

— Я думаю, за столом нас в основном кормили байками, — ответил Маркус. — Но с теми колдунами, кем бы они ни были, стоит поговорить. Может, они помогут Растусу восстановить здоровье.

Растус подскочил на месте, рубанул кулаком по подлокотнику. Флавий встревожился: мало ли во что выльется возбуждение патрона? Не придется ли его валить и вязать? Было уже так, и не раз. После Маркусова обряда с черным кинжалом силы Растуса утроились, и теперь с ним едва справлялись шестеро. Вел он себя странно: несколько часов подряд держался как ни в чем не бывало, а потом вдруг слабел или впадал в буйство. Не помогали ни отворение крови, ни успокаивающие настойки, ни наркотические средства.

Маркус сказал:

— Сила подняла тебя на ноги, патрон, но не стала частью тебя. Ты как человек, идущий против течения посредине горной реки.