Растус отхлебнул из кружки, и тут Уирка, похоже, вспомнила про свое пиво. Она выпила залпом — поспешно, жадно, не сводя глаз с Растуса. Тот кивнул и продолжал:

— Не получилось из нас нексумов-побратимов из легенд, воюющих как один человек и уходящих в лучший мир бок о бок. Но и убить друг друга мы не можем. Не можем и договориться. Так где он?

На глазах Уирки заблестели слезы. Флавия замутило. Ансельм во всем — образец для подражания, племянница должна перед ним благоговеть. Что ж, нечего очаровываться — тогда не будешь разочарована.

Нет, ну каков его пациент! Молчание Ансельма легко понять: побратимство с Растусом могло его серьезно скомпрометировать. Но Растус-то почему молчал? Мог ли Флавий догадаться сам, правильно определить диагноз? Он решил, что, пожалуй, нет.

Растус привязывался к людям на свой манер, но в полуразорванной связи с врагом его было сложно заподозрить.

Это невозможно — столько времени вредить себе. Как должно быть все перепутано, извращено в голове и у Растуса, и у безупречного Ансельма. Как у опасных сумасшедших. У одного сумасшедшего. Боги, а девчонка-то, наверное, думала, что его дядя — идеал человека, воплощение божества!

Растус между тем продолжал уговаривать Уирку:

— Ансельм не станет меня убивать. Я не убью его. Никогда, понимаешь? И Ренату не трону. Но если станешь упираться, Артус тебя изувечит, и они… расстроятся. Где Ансельм? Сколько при нем людей?

— Почему ты не поговоришь с ним? — спросила Уирка.

— Я устал от разговоров. Неужели ты думаешь, что мы не искали компромисса? Это решается только силой. Сейчас я сильнее. Или нет? Сколько людей с Ансельмом?

Уирка всхлипнула.

— С ним четыре десятка человек. Семеро — нобили.

— О, вот как? — сказал Растус.

Флавий невольно оглянулся на воинов у соседнего очага. Если Растус хочет одолеть Ансельма силой, ему придется брать всех своих людей.

— Он в заброшенной деревне у Черного ручья, — сказала Уирка и заплакала, не стесняясь.

Растус подождал, пока она успокоится, и спросил:

— Скажи-ка, что там с колдовским амулетом? Флавий говорил, он у тебя?

— Он у дяди… Но я не видела… не видела, чтобы он действовал. Кусок металла.

— Ясно… Ну, проверим твои слова. Медлить нельзя, Уирка. Мы выступим сейчас же. Проводишь?

Уирка всхлипнула — совсем по-детски, и кивнула, пряча глаза. Флавий ее не жалел, но словно против воли перенесся из холодного дикого Скогара в частное имение. И не было никакой войны, просто дядя отчитывал капризную и избалованную «золотую деву», а та плакала. Стыдилась своего предательства? Предательство! Флавий произнес про себя это слово — и тут же вернулся в холодный дом на лугу, заваленном снегом. К допросу пленной, а не к родственному разговору по душам.

— Ну, вот и умница, — сказал Растус. — Имей в виду: обманешь — не пощажу. И мне будет больно — ведь твой дядя любит тебя.

Зря Растус завел об этом речь. Совсем не нужно было напоминать несчастной предательнице о том, что преданный ее любит.

Уирка сжала кулаки, взгляд ее заметался.

— Обещай, что, когда поймаешь дядю, я его не увижу.

— То есть он тебя не увидит? — Растус с усмешкой покачал головой и обернулся к Флавию.

— Собирайся. Едем в гости к моему побратиму.

Зазвучали приказы. Люди надевали стеганые поддоспешники, кольчуги — в войске Растуса зачарованные пластинчатые доспехи были только у нобилей.

Несколько человек вышли седлать лошадей для Растуса и нобилей, а еще для отряда разведки. Лошадей не хватало, многие либертины передвигались пешком.

Магда во главе небольшого отряда оставалась охранять дом, а с ней Маркус и Скъегги. Флавий, выходя за Растусом, увидел, как колдун с наглым видом развалился на лавке, прямо на сложенных шубах.

— Возьми с собой Магду, — сказал Флавий Растусу.

Тот обернулся:

— А? Зачем?

— Возьми. Не оставляй ее с этим белоглазым.

Растусу подвели оседланную лошадь. Он принял повод и оглянулся на дом.

— Ерунда. Магда ничего не сделала Скъегги. Вот тебе стоит его опасаться, — добавил он с ухмылкой.

Тут к нему подтолкнули Уирку, и он отвернулся от Флавия.

— Так. Сядешь впереди меня. Если я что-то заподозрю — придушу. Ясно?

Говорить с ним сейчас было бесполезно. Оставалось надеяться, что Магда сумеет за себя постоять.

Снег валил и валил, лошади увязали в нем по колено. И всё же либертины еще до полуночи были у той самой деревни. Растус знал, что она та самая, и без указаний жалкой предательницы, сидевшей перед ним. Знал потому, что в душе его поднималась радость. Так вода в половодье затопляет луга — и вот уже на месте жухлой травы и размякшей глины светлое озеро, куда смотрится небо. Не было теперь никакого Растуса с его планами, надеждами и тревогами. Была только радость встречи — с чем-то неизмеримо большим, чем он сам или даже Ансельм. Один и один — никогда не два, когда дело касается кор нексума. Благословение божества связывает их друг с другом — и остается с каждым из них. Один через другого, через свою связь нексумы прикасаются к божеству.

Двадцать лет назад Растус впервые услышал об удачливом военачальнике Ансельме Плусском — и с тех пор рассказы о его деяниях становились все интереснее.

Семнадцать лет назад Растус наблюдал триумф Ансельма, вернувшегося к императору с очередной крупной победой. И даже не смел завидовать — только восхищался и благоговел.

Он сделал всё, чтобы приблизиться к своему кумиру. Он поднялся так высоко, что Ансельм Плусский согласился с ним побрататься.

Кор нексум возник как обряд побратимства у воинов, желавших разделить судьбу на двоих. Это уже потом он вошел в моду у золотой молодежи как «брак на небесах». Та чаще всего связывалась на пике любовной игры. А Растус с Ансельмом побратались на радости после первого совместного триумфа. Они разбили варваров у южных границ, вернули империи ее часть, надолго отторгнутую в период смуты — и эйфория от победы послужила катализатором для душевной связи. После этого много лет в империи существовал единый человек — Ансельм-и-Растус. Но Ансельм не желал, чтобы люди об этом знали. Должно быть, уже вскоре после обряда понял, что он был ошибкой. А потом он предал Растуса ради империи.

Три года назад, когда Ансельм поднялся с войском против либертинов, они с Растусом впервые после ссоры поговорили друг с другом с помощью стеклянных шаров. С тех пор они беседовали часто, иногда — часами. Ансельм убеждал Растуса сдаться, Растус наслаждался разговором. Он даже думал, что всю эту возню с либертинами стоило затевать хотя бы затем, чтобы снова говорить с нексумом.

Год назад Ансельм пообещал императору, что поставит перед ним на колени Растуса или умрет. Растус был польщен и растроган.

Он надеялся, что когда-нибудь сорвет венец победителя с головы Ансельма и отделит эту голову от тела. Или погибнет, проиграв Ансельму — но только ему. Такая смерть их не унизит. Они вместе отправятся на встречу с Солнцем и там наговорятся вдосталь.

За побег в Скогар Растус поплатился напряжением связи, ведь чем дальше связанные кор нексумом люди, тем больнее натягиваются струны связи, тем невыносимее мелодия тоски, исполняемая на этих струнах лукавым божеством.

Раньше Растус спасался от нексумной тяги наркотиком, и тот помогал не вполне. Теперь же, после удара и чудесного исцеления, не мог его принимать: малейшая доза вызывала рвоту. Душа постепенно оживала, и тоска, как морская волна, накрыла с головой.

Интересно, а чем спасается Ансельм?

Ансельм последовал за ним в Скогар. Сделать это он мог только как частное лицо, и сейчас он у Растуса в руках. В чужой стране, лишенный поддержки империи, преданный собственной племянницей… больше чем племянницей.

Из-за кор нексума Ансельм потерял невесту. Как она там сказала? «Не хочу тебя делить?» Ансельм, кажется, только тогда понял, что такое кор нексум. И полностью отсек для себя возможность любовной связи, считая ее предательством. Нет, не по отношению к Растусу, они не были любовниками. Предательством по отношению к женщине. Женщин у него больше не было, но детей хотелось, оттого дети погибших сестры и брата стали ему как свои.