— О! — Флавий оскалился. Сейчас нарочитым цинизмом он прикрывал притворную нежность, за которой тоже что-то крылось. Он уже даже сам не знал — что. Дотянуться бы до этого тела. Просто дотянуться — и не получить за это по голове. — Выставляй свои. Я готов торговаться. Хочешь, чтобы я отказался от Ренаты?

— А смысл? Я — добыча, Рената — любовница.

Флавий протянул руку. Ладонь заскользила по Уиркиной рубашке от плеча до локтя.

— Ты… А что ты вообще знаешь о нексумной связи? Позволь мне показать. Это не больно. И от тебя ничего не потребуется.

Он потянулся к Уирке — и она шатнулась навстречу с тяжким всхлипом: брови сдвинуты, рот приоткрыт. Дальше всё случилось само собой. Головы у обоих съехали куда-то в светящийся туман. Они сами не заметили, как улеглись, обнявшись, на берегу. Флавий потянул Уирку подальше от края, под навес из ветвей.

— Ну, теперь ты знаешь свое место? — шепнул он.

Он подумал, что сегодня, должно быть, исцелился окончательно. Ни темных приходов, ни путаных мыслей. Магда больше не тревожит, можно без помех думать о будущем. Чужое горячее тело под руками… Ах да, уже не чужое — его. Как, скажите, выбить из тела упрямство, чтобы уже совсем ни в чем не иметь препятствий? Или, может, ему нужно как раз только это упрямство? Надавив коленом, он заставил развести ноги, установил колено между ними, склонился, попытался поцеловать в губы — и отпрянул с визгом, когда Уирка резко подняла голову, целясь лбом в лоб.

Уирка выстрелила в незадачливого утешителя убийственным взглядом и засмеялась, довольная собственной выходкой.

— Хорошо, давай спать, — сказал Флавий, как только пришел в себя. — Но я тебя не оставлю: мало ли что? Вообще из рук не выпущу.

Он немало удивился, когда его взяли за плечи и с тихим смешком потянули вниз. Опустился рядом, устроил голову прямо на траве — сейчас чистота и тепло ложа не были важны. Важно было только одно: держать и не пускать. Никуда не пускать.

Уирка плавала в поверхностном сне, наслаждаясь ощущением защищенности и покоя: притиснутая к нексуму, в двойном захвате объятий. Она не то чтобы была особенно счастлива — она как будто вернулась домой. Не просто на родину — в то единственное место, которое маячило из любой дали, которое она не помнила, но твердо знала, что только сюда и стоит возвращаться. Всё было кончено, совсем всё. Вот где ее место: под боком у Растусова врача.

С тех пор как она увидела труп Растуса, всё для нее было как в тумане, и в голове вертелась только мольба к Солнцу — просьба уврачевать. Уирка повторяла ее снова и снова, боясь отвлечься. Только слова этой мольбы и поддерживали ее, разум шел за ними как по твердой тропе меж болот. Чуть отвлечешься — и всё. А сегодня она узнал, что молила зря.

Тело гудело как колокол, этот гул настойчиво пробивался сквозь усталость, не давал полностью забыться. И всё же она снова провалилась в сон. А вынырнув в реальность, обнаружила, что лежит навзничь на подстеленном под спину плаще, голая, руки заведены высоко за голову и схвачены в кистях. Флавий нависал над ней, сияя глазами, отчетливо видный в синих сумерках. Из двух обычных для него выражений — хищного и томного — на лицо сейчас было нацеплено хищное.

— Не дергайся. И молчи. Пожалуйста. Помнишь? Беру как хочу.

Уговор она помнила, но не понимала, зачем Флавию делать это так демонстративно-унизительно. Флавий вступал в права владения и обставил это как ритуал. Любое движение решительно пресекалось. На поцелуи можно было только отвечать. Руки перехватывали и прижимали к земле — без стремления причинить боль, но решительно. Зато проявление покорности поощрялось лаской, на которую тело тут же откликалось. На каждый такой отклик Флавий реагировал безотчетно и бурно. Видно было, что эта игра в хозяина положения дается ему нелегко.

Уирке было любопытно, куда может зайти Флавий в роли победителя. Отношение к происходящему, наверное, слишком ярко проявилось на лице, потому что Флавий как-то странно искривил рот и взмолился:

— Ну это же невозможно! Не смотри так… удивленно. Мне же ржать хочется.

Но она продолжала пялиться. Флавий в конце концов потерял контроль над собой, и всё дальнейшее напоминало забег на скорость. К финишу они пришли ноздря в ноздрю, со сбоящим дыханием, взмыленные и вымотанные. И Уирка раскрылась для повторной связи легко — первой.

Она не сразу поняла, что случилось. А поняв, ужаснулась. Ее снова предали. Впрочем, Флавий не обещал, что добровольное слияние будет похоже на принудительное. Вообще ничего не обещал, только просил помощи, не объяснив, правда, чего эта помощь будет стоить. Всё свое, открытое сейчас нараспашку, разом стало неважным, было упразднено, именно потому, что вышло наружу, на обозрение врагу, а значит, на поругание. Она отрекалась от всего, что пережила и перечувствовала за жизнь. Взамен в нее пытались втиснуть целый мир — взрослый мир совершенно чуждых эмоций, зрелый, хищный, циничный. Она тонула во Флавии, захлебывалась Флавием. Наверное, она сошла бы с ума. На грани удержало только одно: она смотрела Флавию в глаза и отчетливо видела, что Флавий в это же самое время тонет в ней. Тонет и не может выбраться. Мир Уирки, от которого она сама только что отреклась — из-за чужого вторжения, выставившего этот мир ничтожным — входил сейчас в жизнь ее нексума целиком, принимался без возражений. Ей уступали место, всё, чем был Флавий, теснилось, давая место Уирке. Она видела в глазах нексума свой собственный испуг и понимала, что если захочет уязвить, теперь всё равно, куда бить, в Флавия или в себя, — она разом заденет обоих.

Скогар за краем их общего мира, созданного объятиями, ограниченного вздрагивающими телами, лежал насторожившись, огромный и пугающий.

Флавий провел пальцем по животу Уирки, погладил внутреннюю сторону бедра. Потом поднялся на вытянутых руках и, не скрывая блещущей в глазах и в улыбке радости, сказал:

— Сегодня я тебя сделал. С добрым утром, моя хорошая!

Было и правда уже утро, но подниматься не хотелось. Вообще ничего не хотелось. Все дела были в прошлом, навсегда отделенные этой ночью. Будущее было неважно, потому что прежней Уирки, отдельной от предмета страсти, больше не существовало, а до нынешнего ей не было никакого дела.

— С добрым утром! — сказала Уирка. И получила новую улыбку, хищную и яркую — торжествующую.

— Какой она была, Магда? — спросила Уирка.

Флавий откинул ей кудри со лба и покачал головой.

— Нам пора к твоим. Теперь мне нужно, чтобы они приняли и меня как своего — полностью. Как бы это устроить?

— Какой была Магда? — повторила Уирка. — Расскажи о Магде. Хочу знать, что я теперь такое.

— Всё еще трепыхаешься? — спросил Флавий беззлобно. — Считаешь, мне не стоит доверять?

— Интересно, заслужила ли Магда одиночество в посмертии? — продолжала Уирка.

— Ты должна бы знать, что там никто не остается в одиночестве, — сказал Флавий наставительно. Он снова принялся ласкать Уирку, но как только попробовал прижать ее руки к земле, Уирка сунула ему несколько раз под дых, вывернулась и навалилась сверху. Флавий разжал руки, притих. Уирка поверила, пустилась в нежности — и тут же был схвачена, перевернута и подмята.

— Какая ты смешная, — сказал Флавий выкручивающейся Уирке. — Тебе что надо — принадлежать или драться?

— А тебе? — прохрипела она.

— Сделка?

— Вот еще! — Уирка получила по голове, проморгалась и попыталась выдрать руки из захвата. Флавий встряхнул ее, стукнул, прижал и заговорил, пригнувшись к уху:

— Ты слишком много о себе возомнила. На самом деле ты мелочь при дяде. Мелочь без покровителя годится только на роль подстилки. Я вижу, как тебя забирает, Уирка. Позволь мне… А потом идти все равно придется. Или я тебя понесу.

— Отпусти!

— Тебя отпустить? Или отжарить? Ты же ненасытна, моя хорошая. И не так уж неопытна. Кто тебя жарил, признавайся? Кто у тебя был до меня? Он еще жив?