— Убирайся, — Уирка затрепыхалась: пальцы нексума глубоко впились в шею.

— Я выпотрошу твои мозги, выверну память. Кто это был, Уирка? Кто тебе вдувал? Я обнулю твое прошлое. Кто бы это ни был — ему к тебе не подобраться.

— Какой была Магда?

— Ты невыносима. Ты знаешь, какой была Магда. Послушай, Уирка! Где ни дотронешься — тебе нравится. Понятливость, страстность, ла-а-асковость… — он провел растопыренной пятерней от горла через весь корпус, соединил пальцы, разжал сведенные бедра и облапил зад. Строго взглянул в глаза: — Ненасытность. И тебе же нравится власть над собой. Ты идеальная ведомая в любви. Кто пользовался тобой? Ансельм?

— Какой была Магда? — голос Уирки был ровным, в одурелом взгляде плескалось веселье. Тело ее словно прилипало к ладони Флавия, тянулось к ней, теплело, вздрагивало.

— Я не брезглив, Уирка, — продолжал Флавий. — Принимаю чужих любовниц, ношу чужие вещи. Но и цену чужому я знаю. Ты не слишком ценная добыча. Ничтожество, не способное справиться с собственной похотью. Сколько было гонора — и как быстро улеглась под меня. За дядиной спиной ты чувствовала себя комфортно и воображала о себе невесть что. Стоило дяде уйти — тут же кувыркнулась в дерьмо с головой. Сейчас пора уже посмотреть в глаза правде: ты пустышка. Не стоишь пищи, которую ешь.

Он взглянул на нексума почти испуганно. Внезапный прилив ненависти был чужим. У него не было причины ненавидеть Уирку. Не было нужды говорить это. Сейчас требуется ласкать, а не мучить.

— Ты не могла бы это сказать себе сама — не через меня? — процедил Флавий. — Раз уж пришла охота заниматься самобичеванием? Мне всё равно, считаешь ты себя ничтожеством или нет. Можешь себя сожрать — но не заставляй меня в этом участвовать.

— Ты прав, без дяди я никто. Даже и с дядей… В столице я была невидимкой, Флавий. Единственный человек кроме родственников, кто обратил на меня внимание, — Плиний из Лукки.

— Луккийский оборотень? Плиний-Плиния? — Флавий против воли засмеялся. — А кем он был с тобой — мужчиной или женщиной?

— Мужчиной. Он налаживал отношения где только мог, а я была идеальной дурищей, которую и перевербовывать-то не надо — и так всё для тебя сделает.

— Ясно. Воспользовалась доверчивостью и благодарностью. Должно быть, это было легко. Но умнее с тех пор ты не стала, верно?

— Верно.

Уирка теперь лежала не откликаясь на ласки, равнодушно пялилась в небо, даже глаза как будто выцвели. Флавий переваривал услышанное. Луккийский Оборотень, шпион враждебного государства, в свое время много дел провернул в столице империи. Полностью лишенный эмоций, он разыгрывал любую эмоциональную реакцию не сбиваясь, как по нотам. Уирка, значит, получила идеального друга, любовника, а после узнала, что ее использовали. Кто первый взял — того и любят…

— Хорошо, что дядя тогда услал меня из столицы, а то неизвестно еще, чем это могло обернуться. Как же я скучала по нему — сдохнуть со смеху, — голос Уирки прервался, напрочь испортив ее попытку выглядеть циничной.

— Я только не понимаю, Уирка, как ты умудрилась дважды попасться в одну ловушку? Довериться вражескому шпиону?

— Дура потому что. Не могу не доверять.

Флавий отвел взгляд.

— Ладно, идем. Ты за меня отвечаешь.

— Перед Ансельмом — да.

Флавий попытался поднять ее пинками, потом рывками, обхватив за плечи, потом за пояс. Получив в ответ порцию расслабленного хихиканья, приставил к груди меч. Хихиканье перешло в восторженный гогот. Тогда Флавий развернулся и пошел вдоль берега. Услышав за спиной шаги, усмехнулся, но оборачиваться не стал.

***

Уирка думала о нексуме напряженнее, чем за все время их связи. Опыт, приобретенный в обществе оборотня, приучил ее пристально вглядываться в друзей и врагов, и она редко обманывалась в оценке обращенных на нее чувств. Для Флавия Уирка всегда была лишь уморительной глупышкой, а сейчас стала чем-то вроде продовольственного склада. Унизительнее, пожалуй, ничего и не придумаешь. Досталась в качестве трофея даже не врагу, а скучающему эгоисту. Когда Флавий грубил и напирал, он раздражал меньше, чем сейчас, когда стал прост и ласков. Уирка чувствовала, что ласковость эта — хозяйский дар, знак снисхождения от того, кто при другом настроении примется топтать.

Унизительнее всего было сознавать, что готова вывернуться наизнанку, чтобы добиться благосклонности Флавия. Любовь как форма рабства, и она это рабство приняла. Она уже и Флавия приняла и поняла — что дальше? Дальше — широкая дорога, двигаться по которой можно только в сторону полного уподобления нексуму.

Не то чтобы она чувствовала себя опустошенной — наоборот, слишком заполненной. Она была по горло набита какой-то дрянью, мешавшей дышать, думать, свободно двигаться.

Дом Ларса уже был совсем близко, большой, бесформенный, похожий на стог сена. Колдовство Скъегги закончилось. Оно немало помогло Ларсу. Жертва Хельги оказалась полезной. А она, Уирка? Кому она помогла, кого спасла?

Общий зал был по-прежнему забит людьми, а ей не хотелось никого видеть, по крайней мере никого из своих.

Сегестуса удалось миновать благополучно, но Уирку перехватил Кьяртан. Он, похоже, только недавно проснулся и умылся — на волосах блестели капли воды.

— Как ты? — спросил он встревоженно.

— А как ты сам думаешь? — взвилась Уирка. Она вся вытянулась по направлению к бывшему приятелю и только что не шипела.

Кьяртан не отступил.

— Тебе правда нужно знать, что я думаю? — спросил он тихо.

— Нет, — Уирка попыталась проскользнуть мимо, но Кьяртан удержал ее за плечо. Уирка развернулась — и Кьяртан отпрянул.

Растерялся он только на мгновение. И тут же подался вперед, схватил руки Уирки своими большими теплыми руками:

— Я говорил с ним о тебе с Моларисом. Рассказал… Все рассказал. Пойдем, он хочет тебя видеть.

— Зато я никого видеть не хочу.

— Даже так?.. Не отталкивай хотя бы меня. Я дурак, и не знаю, как подступить, как сказать, что…

— Не топчи собственную гордость, пригодится. — Голос не слушался, срывался и сипел. Уирка почувствовала, что рядом словно похолодало, и руки Кьяртана утратили цепкость. Она вгляделась в сердито сощуренные глаза Кьяртана и обидно усмехнулась. Приятно иметь дело с существом, которое не скрывает эмоции, не пытается строить ловушки, сразу просматривается до дна… Флавий, вон, как мудреная игрушка с двойным дном, под которым еще одно дно, а потом еще… — Моларис хочет меня видеть, говоришь? Хорошо, идем к Моларису.

***

Моларис сидел у огня с видом сонным и безразличным ко всему на свете. Казалось, он просидел так всю ночь. Ему, конечно, было нелегко — на него свалились последствия чужого противостояния. Такому уж точно не позавидуешь. Он принял на себя ответственность за чужие решения и действовать практически вслепую — ведь до сих пор так и не выяснилось, что случилось с Арзраном.

По сравнению с дядей Моларис казался Уирке слишком громоздким. У него были тяжелое костистое тело и неподвижное лицо с холодными глазами. Голос у Молариса был звучный, а тон удручающе монотонный. Ледяное спокойствие дяди в последние месяцы, возможно, отчасти было напускным и объяснялось усталостью, в Моларисе же сразу угадывался зануда.

— Господин, — сказал Кьяртан. — Я привел ее, господин.

Уирка дернула плечом, силой вернула губы в нормальное положение — они так и норовили искривиться — и склонилась перед особой, облеченной властью.

Моларис с трудом приподнял голову. Видно было, что держать ее вот так ему тяжело, тяжело и говорить. «Точно — не спал всю ночь!» — подумала Уирка. Но Моларис делал вид, как будто его слабость — обстоятельство, не стоящее внимания, и Уирка решила, что лучше будет в этом подыграть.

— Я слышал о твоем героизме в последней кампании…

Кампания!» Уирка не дала сарказму прорваться наружу, но что-то на лице, наверное, все-таки отразилось. А может быть, Моларис просто заметил излишнее спокойствие. Безразличие. И захолодел — не хуже Кьяртана.