— Ну что, дорогая, как жизнь? Не тошно было без меня?

— Тошно. А как же? — из сжатой в кулаке мочалки полились на пол струйки воды. Уирка подняла мочалку, словно собиралась защищаться ею от Флавия.

Ах, Уирка! Вздрагивающие плечи, чистые глазки. Положи ей руку на спину, когда она говорит — и почувствуешь, как в утлом теле резонирует слишком сильный для него звук. Как ненадежен якорь Флавия в этом мире! Как мало стоит между ним и пропастью! Нексума необходимо беречь как себя самого. Но для этого все должны признать право Флавия на нексума. Нужно, чтобы с Флавием считались все, от Ансельма до самой Уирки.

— Ну так и мне тошно, — сказал Флавий. — Связь у нас какая-то кривая. Надо бы исправить, укрепить. Все равно ее не разорвешь. Невозможно.

Уирка стояла, вцепившись в мочалку, и думала: «Боги, Флавий, да у тебя мозги набекрень уже давно, о чем ты говоришь?»

Невозможно. Это слово преследовало Уирку всю жизнь. Невозможно для нее, а для других то же самое может быть легко и просто. Уирка привыкла не теряться перед каждым «невозможно» и любое препятствие брала наскоком, не раздумывая, преодолимо ли оно в принципе. Она не сомневалась, что однажды мирозданию надоест компенсировать чудесами ее глупость и самонадеянность, но из себя выскочить не могла. Оставалось полагаться на удачу — и прощать ей любые измены.

— Мало ли что невозможно. Пережить нексума тоже невозможно. Ты же пережил?

— Еще нет. И без тебя не справлюсь. Вот что, Уирка. Я укрыл от обыска запас Крови Солнца, на обновление связи нам хватит.

Уирка насторожилась: мешок Флавия давно вывернули наизнанку — чего-чего, а Крови Солнца там не было.

— Кровь Солнца? И где спрятал?

Флавий оскалил лоснящееся после мытья лицо:

— Обыщи меня.

Осмотрел Уирку с ног до головы — как товар на ярмарке. И рассмеялся:

— Да у тебя руки дрожат. Хватит делать вид, что ничего не произошло. Или ты меня поддержишь, или мы вместе свернемся в могилу. Я не справлюсь и с Магдой, и с тобой.

Уирка дернула уголком рта. Хотелось к чему-нибудь прислониться, но нельзя было показывать слабость. Что там руки? Дрожь била уже все тело. А Флавий оставался спокойным, вальяжно-уверенным. Как у него хватает нахальства что-то требовать? Ох, глупо было думать, что можно взять верх над Флавием. К Флавию и приближаться нельзя. Ей — нельзя.

— Зубы мне не заговаривай, — сказал Флавий. — Лучше иди сюда.

Быстрая хищная улыбка, деланно-самодовольный взгляд, тон совсем уж недопустимо победительный. Но дело даже не в этом: от последних слов что-то внутри отозвалось, вскипело и приготовилось выплеснуться наружу. Уирка бросила мочалку и завозилась с дверью. Но быстро пришла в себя и привалилась к ней, так и не открыв. Удирать было глупо.

— Тебе самому-то не гадко? На что ты рассчитываешь? — Вот и голос подвел, дал петуха. Флавий в ответ сладко сощурился и мурлыкнул:

— На твое благоразумие.

Подошел к Уирке, ухмыляясь, только что не облизываясь:

— Если я обезумел, ты-то в своем уме, или как? Вот и думай, как нам жить дальше.

Думать рядом с Флавием не получалось. Каждое его движение, каждое слово, да сам его вид — как ножом по сердцу. «Влюбленная идиотка» — выругала себя Уирка, но легче не стало. Да, влюбленная, да, идиотка. Но теперь она предупреждена об опасности и сократит общение. Вот только разузнает о кинжале.

— Кстати, об обыске, — сказала она. Флавий всем своим видом дал понять, что это совершенно не кстати. Но Уирка продолжала: — У тебя в мешке нашли карту. Там отмечено место. Это где похоронили Артуса, да?

— Что? Глупости. Зачем мне отмечать на карте могилу твоего насильника? Нет, там другое. Мы об этом поговорим… потом. Ты не бойся.

— Нет времени играть. У Ларса собирают трапезу, не хочу опаздывать. Если ты не заботишься о своих интересах, почему я должна о них заботиться? Докажи, что ты опасен. Докажи, что никчемен — и всю жизнь проведешь под замком.

— А ты говорила с дядей, да? Сказала ему, что я безопасен?

— Флавий, мне нужно узнать про карту. И про могилу Артуса. Будешь умницей — это тебе зачтется. Покажешь могилу — и тебя помилуют. Может быть. Будешь валять дурака — пальцем не пошевельну, чтобы тебя спасти.

«Да что там такое-то, в этой могиле?» — подумал Флавий, но вслух ничего не сказал. Он нехотя отступился: если пережать, девчонка вздурится, и поди тогда с ней о чем-нибудь договорись. Их игра «кто кого меньше хочет» в любой момент может перейти или в потасовку, или в соитие. Правда, потасовка может выйти серьезной. Уирка по дурости назначила за свою благосклонность слишком высокую цену, такую никто не стал бы платить.

Ансельм знает о его выходке с кор нексум. Но почему его тогда не охраняют? Уирка сама передала ему нож. Зачем они так рискуют? Что же такое там, в могиле Артуса? И что станет с Флавием, когда он ее покажет?

— Все-таки ты глупа, — сказал Флавий. — Ты понимаешь, что выхода нет? Совсем. Потому что и смерть не выход. Кто бы из нас первым ни умер — он будет поджидать второго там, за гранью смерти. Это я точно знаю. На своем опыте.

Уирка стояла, вжавшись в дверь. Флавий отметил, что она не то что утомлена — измождена. Это ее так вымотали недолгие минуты беседы? И прикосновения, разумеется. Он не сочувствовал: самому приходилось несладко. Только мстительно отметил некрасивость своей новой возлюбленной.

— На что спорим, что я сумею разорвать связь? — улыбка у нее тоскливая, но во взгляде вызов. Предлагает новую игру? Отчего бы и нет!

— Спорим. Когда ты сдашься, мы устроим всё так, как хочется мне. Не бойся, лишнего не сделаю, буду аккуратен.

— Однажды я смогу спокойно смотреть на твою красивую морду, — сказала Уирка.

Флавий обрадовался неожиданному признанию. Приятно, что ни говори, хотя чувствуешь ее так, что никаких признаний не нужно. Невольно вырвавшиеся слова, оговорки — всё это важно. Не менее важно, чем плавиться в волнах чужого желания, чувствовать, как бестолково, безнадежно мечется чужая гордость. Никуда они друг от друга не денутся.

Пока же есть время подумать. Все указывает на то, что Флавия берегут. На свободу не выпускают, зато подарили уединение и целую племянницу Ансельма. Очень щедро. Ансельм сдает ему Уирку без боя, что же до самой Уирки… Здесь всё тоже до смешного очевидно. Она будет ему защитой, пока не погибнет, таща за собой своего непутевого развратителя. Нужно принять меры, чтобы как-то удержаться и не сковырнуться следом. Насильную привязку ему простили… Интересно, а что обо всем этом думает Рената?

— Хорошо, — сказал Флавий. — Так что ты хочешь узнать?

Хельга спала до полудня, а когда проснулась и откинула занавеску, ее подхватил на руки отец. Чистый, в свежей рубахе. Поцеловал, прижал к груди — крепко-крепко.

— Ты моя радость! Ты у меня героиня!

— Что дома? — спросила Хельга, обнимая его за плечи.

Он ответил как будто смущенно:

— Дома? Ничего. Я всё улажу. Не сразу, но улажу. Но ты пока поедешь к тетке.

Здесь, при свете чужого очага, отец казался незнакомцем. Похудел, и в плечах стал как будто уже. Горбит их, плечи. А взгляд? Это же взгляд старика после тяжелой болезни! Вот этого она не ожидала. Надеялась, что отец всех победит, всё уладит. Боялась, что погибнет. А он… Боги, поддержите его!

Хельга едва удержалась, чтобы не обнять отца и не зарыдать, безоглядно и горько, как ребенок. Спросила осипшим голосом:

— Надолго? Надолго мне к тетке?

— Пока не знаю… не знаю. Иди умойся, поешь. Уже скоро соберут обед. Подожди… Как же ты… — отец оглядел ее с ног до головы и сказал по-другому: — Какая же ты у меня!

В его взгляде была та же растерянность, с какой вчера смотрел на Хельгу Ларс. Все-таки отец с Ларсом похожи. Очень похожи. Что же за времена пришли, раз даже сильные не доверяют собственным силам?

Хельга так смутилась, что ничего больше не сказала, а побежала умываться.