И главное — не расслабишься. В Скогаре он чувствовал себя полубогом, а здесь барахтался неблагонадежным подданным, со всех сторон ограниченный писаными и неписаными законами.

Что ж, скоро это изменится. Скоро он разделается и с Сегестусом, и с Ренатой, и над ним никого не будет. Кроме Ларция, конечно. Но с Ларцием они поладят.

Он прошелся по квартире: лежать было невыносимо. Незаметно для себя начал выстанывать сквозь зубы то обрывки разговора с Ренатой, то имя Магды. И Магда отозвалась.

«Кукла», — сказала Магда.

«Ну и что? Когда я был пленным, она не особенно церемонилась. Я буду с ней добрее, чем она со мной».

«Кукла, — повторила Магда. — Погреб с вином. Угощаем друзей, да?»

«Да тебе-то что? — взъярился Флавий. — Ты вообще ее должна ненавидеть: она заняла твое место».

Он так и не прилег в ту ночь. Метался по темным комнатам, изредка присаживаясь на кровать и разглядывая Ренату. Беззащитная, маленькая, а попробуй тронь: за ней префект, всевозможные коллегии, даже Моларис. Очень полезный член общества — и особенно полезный для него, Флавия. И ведь он мог бы даже любить ее, если бы…

«Если б захотел», — сказала Магда.

«Если бы давали, — возразил Флавий. — Если бы она не хотела ограничить меня так, чтобы дышать и смотреть на мир я мог только через нее».

В комнате послышался смех.

Флавий всё чаще теперь ночевал в нанятом доме. Сегестус не возражал. Приходилось долго добираться до службы, но Флавий не жалел. Для него провести вечер и ночь у себя было как необходимое лекарство. Двухэтажный каменный дом в восемь окон по фасаду, с двумя парадными входами и одним черным. Широкий задний двор. Через два дома — пекарня. По утрам запах свежего хлеба из конца проулка мешается с ароматами Кристального сада. Флавий навешивал замок на дверь и шел в лавочку при пекарне. Там он заказывал еду и завтракал в маленьком зеленом садике, разглядывая из-под оплетенной виноградом арки утреннюю чистенькую, румяную от солнца улицу.

Когда же он возвращался, уже в темноте, из Кристального сада доносились голоса и смех. Иногда он слышал арфу и чистый женский голос, поющий незатейливые любовные песенки. Прогуливаться там не было сил, но сама атмосфера вечного легкомысленного веселья действовала благотворно.

Сад этот, любимое детище двух префектов, прежнего и нынешнего, содержал растения со всего обитаемого и необитаемого света. Кристальным он назывался потому, что в его беседках и павильонах щедро использовали цветное стекло. Утром из-за садовой ограды пахло свежестью, вечерами же жаркий неподвижный воздух наполнялся тяжелыми ароматами — здешние цветы пахли солью, карамелью, леденцами, ванилью.

В доме стоял свой собственный запах — чистоты и прогретого камня. И никакие посторонние звуки сюда не просачивались: толстые стены были сложены на совесть. Это доставляло Флавию отдельное удовольствие: впервые за очень долгое время он чувствовал себя защищенным.

Он заказал себе новую одежду у хорошего портного и с нетерпением ждал, когда можно будет избавиться от старого тряпья. Ларций выдал ему столько серебра, что у Флавия голова пошла кругом. Приходилось себя осаживать, чтобы не покупать всё и сразу.

На вызовы Ролло Флавий не отвечал, с Ренатой виделся редко и, правду сказать, был не против с ней порвать: очень уж пристально вглядывалась она в его жизнь, очень уж разными были их покровители. Он не хотел, чтобы его растерло между Моларисом и Ларцием, как между жерновами. Но как избавиться от контроля Ренаты, сохранив ее расположение? Он решил не торопить события. На предложение увидеться вежливо отвечал, что увлечен новым делом. Редкие встречи старался делать яркими, был щедр на деньги и ласки. Но понимал: Рената чувствует, что от нее откупаются. Впрочем, она ни словом его не упрекнула. Она вообще проявляла не свойственную ей прежде деликатность. Даже дома у него побывала только раз и больше не стала напрашиваться.

— Ты обретаешь себя, — говорила Рената, глядя на Флавия почти благоговейно. — Мне ли тебе мешать? Я счастлива.

И вот настал вечер, когда она, трепеща и сияя, влетела в его дом, чтобы сообщить о победе. Остановила жестом — он хотел поцеловать.

— Я приготовила тебе подарок… Я… Вот, — она сунула ему в руку деревянный футляр, в каких чиновники Медиолана хранили документы. Флавий сжал коробочку в пальцах, отказываясь верить, пытаясь остановить заметавшиеся мысли. Просчитать Ренату несложно, сложнее пережить разочарование в случае, если он всё же ошибся. — Здесь все необходимые документы. В том числе разрешение от префекта на открытие собственного дела в Медиолане. Государство не имеет к тебе претензий.

— Моя… Моя вольная, — прошептал он.

— Да. Твое прошлое искуплено и отмыто. Кстати, там еще письменное заверение от коллегии жрецов: они готовы курировать тебя как врача нобилей и снабжать кровью Солнца. Так что…

Рената отошла на пару шагов, улыбнулась. Улыбка должна была выйти задорной, это он понял. Но уголки губ дрожали, плечи некрасиво топорщились, и казалось — она горбата.

— Так что теперь — свободен полностью. Очень за тебя рада.

Флавий смотрел на нее, сжимая коробочку, и молчал. В конце концов, имеет он право онеметь от радости? Рената нервно засмеялась, не выдержав затянувшейся паузы.

— Ну, вот. Вижу, что ты счастлив. Теперь мы… Теперь ты можешь сказать мне что угодно: ты больше не зависишь от меня. Скажешь: «останемся друзьями» — значит, так тому и быть. Видишь, я ни в чем тебя не неволю.

Все же она удивительно неделикатна, — подумал Флавий. Зачем портить праздник, который сама устроила? Почему об этом нужно говорить именно сейчас?

— Мы не можем быть друзьями: только врагами или любовниками. Ты обижаешь меня сейчас. Думаешь, я ждал случая от тебя отделаться?

Рената задрожала, прикрыла красивые глаза.

— Я… Я много думала… Я поняла, как дурно поступала все это время. Считала, что могу тебя исправить… что вправе исправлять тебя. Что тебе нужно мое руководство. Я поняла: мне нечего тебе дать. И… Я виновата перед тобой и Уиркой. Солнце предназначило вас друг другу, а я встала между вами. Никого кроме себя не видела…

Флавий заскучал, слушая. Она ждет, что ее станут разубеждать? Что ж, самое время поговорить начистоту. И пускай сама решает, стоит ли с ним оставаться. Его сейчас устроит любой вариант при условии, что он сохранит ее уважение и приумножит собственное. Конечно, можно прикончить Ренату одним ударом, честно и милосердно, в духе Магды. Но лучше отдать инициативу ей: пускай первая пойдет на разрыв.

— Прекрати! — сказал он. — Причем здесь божество? Я тебе скажу, что было, если ты до сих пор еще не поняла: полутруп цеплялся за всё подряд, пытался выжить. Дурил тебе голову ради… сам не знаю ради чего. Я переплюнул Растуса, Рената. И я выжил. Если вы все тут выстроитесь передо мной и попросите прощения, мне останется только расцеловать вас от умиления. Прощаю всех, идите с миром. Нас с Уиркой Солнце друг другу предназначило? Да она просто попалась мне под руку. Это мог быть кто угодно. Мне повезло тогда. Наверное, Солнце позволило так рассчитать удар, чтобы оглушить, но оставить жить. Это не судьба, Рената. Это… ремонт. Какая разница, каким способом налаживают механизм? Лишь бы работал.

Больше всего Флавия радовало, что не приходилось врать — ни тогда, в Скогаре, когда он разводил ее на жалость, ни сейчас. Да, связь была вынужденной и необходимой. Тогда он озвучил первое обстоятельство, теперь напирал на второе. Племянницы Ансельма слишком наивны, чтобы опускаться до лжи, убеждая их в чем-либо.

Рената заметно растерялась.

— Ты… Ни в чем не виноват передо мной. Остальное меня не касается — это дело твоей совести. Я сейчас о том, в чем сама не права. — Она говорила более резко, чем собиралась, а он слушал с покаянным видом и не спешил ее перебивать. Помолчав растерянно, она начала заново: — Я… была слишком эгоистичной. Я не должна была пользоваться твоим зависимым положением… Я запуталась и запутала тебя.