Встречи с нексумом он не боялся: в сердечных делах всегда побеждают опыт и ум, а ни того, ни другого у девчонки нет. Смущало только, что он почти не чувствовал нексума. С Магдой они перекликались издалека, с Уиркой Флавий как глухой. Должно быть, дело в способе, каким он провел обряд. Но поправить это несложно: Крови Солнца хватит на обновление связи.

Однако в тот день он чувствовал нексума достаточно, чтобы убедиться, что связь все-таки есть. Беспокойство было беспричинным, муторным, отчетливо чужим. А ближе к ночи к беспокойству присоединились настырные жаркие фантазии, от которых тяжелело и напрягалось тело. Флавия ни с того ни с сего пробило на сильнейшую телесную тоску, как у впервые влюбившегося. Как там Уирка? Тоскует по нему? Похоже — да.

Когда стемнело, Флавий начал разводить костер, но учуял в ветре запах гари. Костер он загасил, вскинул на плечо мешок, за время скитаний изрядно похудевший и ставший привычным, как деталь одежды. И залез на самый высокий холм в округе. С вершины увидел, как ширится полоса огня на месте усадьбы, где оставались его нексум и Ансельм. И не мог оторваться. Сел на поваленное дерево над обрывом, под защитой молодой поросли, и всё смотрел, смотрел… И ничего не чувствовал. Совсем, как будто его, готовя к операции, оглушили наркотиками, остановив в теле все силы: двигательную, согревательную, мыслительную…

Высоко в небе над слоем дыма висели звезды и половинка луны. На вершине холма всё было черным и серебряным, а внизу, в лесах, — черным и рыжим. Спустись он в сторону пожара — влипнет в гущу событий. А если спустится назад — утратит власть над судьбой. Казалось, здесь, наверху, он еще держит поводья, пусть лошади и понесли.

Снизу долетел гул — так гудит колода с пчелиным роем. Люди там, похоже. Много людей. И не так уж далеко. В лесу, к северу от усадьбы. А в усадьбе его нексум. Ее смерти, второго разрыва Флавий не выдержит.

Вдруг рядом кто-то выругался — громко, без оглядки на время и место. Флавий заозирался. Голос шел справа, оттуда, где единственная сосна торчала на краю пропасти. К черному стволу прислонился черный человек.

Флавий сразу узнал свой пропуск к Ансельму: по повороту головы, по тому, как топорщился подол полотняной юбки. По тому, как больно ухнуло сердце. И ослабел, как приговоренный, которому сообщили, что казнь откладывается. Теперь они там, внизу, могут друг друга хоть в клочья рвать, он, Флавий, в безопасности.

Опять Уирка в платье скогарской девки. Удрала откуда-нибудь? Точно ли она одна? Если да, то никуда больше не денется. Если нет — а что Флавию сделают?

Флавий подкрался сзади и сказал:

— Вот уж не ожидал тебя встретить! Откуда ты взялся? Что у вас творится?

Уирка качнулась вперед, взмахнула руками, чтобы удержаться на краю, и взвыла от боли в плече. Боль резанула и Флавия, несколько секунд оба приходили в себя. Уирка снова привалилась к дереву.

— Уйди, мне не до тебя.

Флавий удивился и тону, и словам. Не так говорят с нексумами, совсем не так.

— Нет. Я тебя больше не отпущу.

Он чувствовал, как ослабели ноги. Как Уирка испугалась-то, бедняжка! Похоже, безоружна. Не хотелось ставить ее между бездной и лезвием — вдруг кинется? Вон, и не смотрит на Флавия, под ноги смотрит, в пропасть. Надо бы с ней осторожнее.

— Давай поговорим. Я тебе ничего дурного не сделаю.

И только Флавий это сказал, как снизу ударил многоголосый вой. Оба они застыли на своих местах.

Над догорающей усадьбой встали столбы ослепительного белого света — копьями гигантов, нацеленными в небо. Проткнули густые слои дыма, вспороли чистую холодную темноту. Луна и звезды поблекли, а земля озарилась, как стол, на который поставили свечу.

Поля вокруг усадьбы ожили, зашевелились. Казалось, ветер налетел на черные колосья. Флавий не сразу понял, что это воины в боевом построении, и занимают они всё пространство полей, окружая усадьбу, как пшеница жнеца. Не было числа этим воинам, черным под черным небом, пронзенным иглами света.

В полях стояла мертвая тишина, а тот самый гул шел из леса, со стороны северного большака. Сквозь него прорывались рев рогов, истошные крики. Флавий различил среди скогарских боевых выкриков клич имперских легионеров — «Бар-р-р-а!» На границе леса и поля заметались рыжие всполохи. Факелы?

Уирка отделилась от соснового ствола, свернулась, как на тренировке, и кувыркнулась вниз. Флавий, готовясь к ощущению жестокого, может быть, смертельного удара, подбежал к обрыву, взглянул вниз — и увидел, что склон здесь крутой, но не отвесный, и полностью голый — ни дерева, ни кустика. Уирка катилась по мерзлому песку вниз, в темноту. Сначала как мяч, потом как веретено — это она развернулась и пошла боком, замедляясь. На отлогом месте вскочила на ноги, шатнулась и припустила вперед головой, согнувшись вдвое.

Флавий полез за ней, чувствуя себя дураком. Вот ведь связался с дитем!

Детей Флавий всегда сторонился. Не то чтобы не любил, просто не получалось с ними вести себя достойно, по-взрослому.

Он спускался, расставив руки в стороны, приостанавливаясь после каждого шага. Мир вокруг него накренился, раздался вширь, поплыл и закачался. А беглянка уже пропала из виду, только снизу всё еще слышался шорох. Флавий припустил быстрее, поскользнулся и грохнулся. В падении успел прижать руки к бокам, подбородок к груди, скруглил плечи. Бок вспыхнул болью от удара, и мир пошел колесом: светлый песок — черное небо. Потом удалось повернуться, и Флавий уже не летел по склону, а сползал, обдирая бока.

На ровном месте на остановился, но встать не успел: Уирка налетела на него из темноты, бесшумная и невесомая, как кошка. Флавий перехватил ее в полете, дернул на себя — и оба покатились по прихваченной морозцем траве, самозабвенно тузя друг друга, лягаясь и рыча. Флавий прижал Уирку к земле, и та, сразу расслабившись, сказала:

— Ну, меряемся силой? Как ты хотел. Что, сдаешься? — и так у нее это вышло забавно, мирно, как в то праздничное время, когда они оба гостили у лагмана.

— Сдаюсь, — сказал Флавий и тут же получил кулаком в челюсть.

Уирка спихнула его с себя и встала. В ее левой руке подрагивал кинжал. Уирка умудрилась каким-то чудом вытянуть его из ножен на боку у Флавия, никак его не поцарапав. А могла бы и брюхо вспороть. Эта аккуратность почему-то рассердила Флавия больше всего. Флавий не мог отвести глаз от полоски металла, в темноте почти невидимой и оттого еще более опасной. Он уселся, ощупывая голову:

— Ворот разорвала. Лицо расцарапала. Гадина… Ну скажи, что гадина — это я.

— А смысл?

Н-да, смысл… Флавий махнул рукой в сторону кинжала:

— Ну и забирай. И ножны возьми.

Мир вокруг всё еще хороводил, гудела челюсть, болели бока, ломило плечо из-за растревоженной Уиркиной раны. Но сейчас Флавию было хорошо. Всё ему нравилось, всё принадлежало ему: ночной холодок, ветер, Уирка рядом — смешная, взъерошенная. Обхитрила и рада, да? Ничего, мы с тобой всех переиграем. Пора возвращаться в мир живых, сил для дальнейшей борьбы достаточно.

Они были на широкой ровной поляне. В нескольких шагах впереди начинался новый спуск — пологий, весь в сухой траве. Внизу, уже совсем близко, дышал влажной пастью весенний лес.

Флавий отстегнул пояс с ножнами и кинул им в Уирку. Она попыталась поймать, но промахнулась. Пояс упал к ее ногам, ножны хлестнули по сапогу. Н-да, правая рука еще совсем нехороша…

— Теперь уходи, — сказала Уирка. — Преследовать тебя никто не будет. Желаю тебе прийти в себя. Надеюсь, мы больше не встретимся.

В голосе ее так отчетливо просквозило презрение, что у Флавия перехватило дух. Немедленно захотелось заехать по спокойной, каменной физиономии, чтобы привести в чувства. «Дяде подражаешь, мерзавка?» — подумал Флавий, но вслух сказал:

— Давай-ка ты меня все-таки выслушаешь. Сделанного не исправишь, но всё можно обернуть себе на пользу. У нас общие враги. Артус уже погиб — давай думать, что делать с остальными.