Леви обернулась, настороженно вслушиваясь в каждый оттенок новой мелодии.

— За нами идут.

Бледный свет ручного фонаря пронзил туман у самого поворота, освобождая место для плотного силуэта в объёмистом чёрном дождевике. За несколько мгновений до того, как новоприбывший снял капюшон, послушница узнала ритм.

От злости и нового, тяжёлого чувства безысходности ей захотелось расплакаться.

— Доброе утро, мисс Дим, — сказал сэр Тансерд, поднимая брови и слегка улыбаясь. — Мистер Бельторн, какая встреча. Я не ожидал вас здесь увидеть, и, как вы понимаете, с моей стороны это комплимент.

Лицо Нетуса напряглось; он стиснул зубы, нервно выдохнул и шагнул вперёд, загораживая Леви собой. Она нашла его руку и крепко сжала, несмотря на чудовищную дрожь, сотрясавшую его пальцы.

— А я-то недоумевал: что заставило мисс Дим идти в эту часть города? — продолжал Второй Октинимос. — Теперь ситуация прояснилась. Ума не приложу, как вы ухитрились спрятаться, но удивляться нечему. В конце концов, вас ведь учил сэр Файндрекс, как и меня.

— Не знал, сэр. — Голос Бельторна звучал ровно и спокойно. Кому-то, неспособному услышать мелодию его эмоций, могло бы показаться, что он не испытывает ни малейшей паники, но Леви знала правду: ему было очень страшно. — Интересно. Наверное, вам его не хватает, как и мне?

— Да.

— И так же сильно хотели бы узнать правду о его смерти?

— Она мне известна. Я скорблю о нём глубже, чем вы можете себе представить, и уважаю его настолько, что предлагаю вам скрыться с глаз моих немедленно.

— Прошу прощения, сэр?

Тансерд скрестил руки на груди и тряхнул головой.

— Вы об этом, конечно, не знали, мистер Бельторн, но сэр Файндрекс умер, чтобы жили вы. Если он был вам дорог, уезжайте и не возвращайтесь. Но мисс Дим придётся пойти со мной. У неё большие перспективы в Ассоциации.

— Кто его убил?

— Мистер Бельторн…

— Кто это сделал?

— …вас это не касается. Вам отказано в Инициации. Вы никогда не станете Октинимосом, и поэтому не можете иметь отношения к нашим внутренним делам. Ступайте.

— Это были вы, да? Это вы убили его?! — Нетус дёрнулся вперёд, и Леви вцепилась в его куртку, чтобы удержать.

— Не продолжайте. — Тансерд горько покачал головой. — Не нужно. Бегите.

— Вы владеете печатью Марбаса. Это вы не позволили никому узнать правду. Вы подставили меня и, значит, к убийству причастны в любом случае.

Второй Октинимос ничего не ответил.

— Кто ещё должен умереть, а? Кто следующий? Или вы уже вытащили все занозы из задницы?

— Вы умны, мистер Бельторн. Умны, но не мудры. Мне жаль.

По улице пронёсся хлёсткий ветер. Леви отпрянула, почувствовав, как греется тонкая цепочка на руке Нетуса. Тот глубоко дышал, несмотря на бурлящую в нём ярость.

Два воздушных потока, пахнущих осенью, встретились между практиками. Листья и газетные обрывки спирально кружились на невидимых волнах. Вся медь на Нетусе пела; то же самое происходило и с резервуарами Тансерда.

— Мне жаль, — повторил Второй Октинимос.

Он не солгал ни разу.

— Леви, отойди — тихо сказал Нетус, не сводя глаз с Тансерда. — На этот раз ты ничего не сможешь сделать.

Ты тоже, идиот…

— Я отвлеку его, и мы попробуем сбежать.

Потоки ветра заревели. Чёрный дождевик взорвался, точно воздушный шар, и Второго Октинимоса впечатало в изрисованную стену. Lumen naturae, закручивающийся вокруг Нетуса, стал тугим, как плеть. Бельторн выбросил вперёд обе руки, и Тансерд закашлялся, хватаясь за горло; его глаза выкатились, и он согнулся, будто из его лёгких в одно мгновение убрали весь воздух. Ручной фонарь со стуком упал на асфальт и погас.

Нетус ринулся к мотелю, увлекая Леви за собой. Цепочка на его запястье раскалилась добела. Но Тансерд тряхнул кудрями, ветер переменился с ужасающей резкостью, и Бельторна охватили вязкие путы, звенящие тяжёлой музыкой…

Смертельной музыкой.

Послушница упала и ударилась плечом об один из баков, когда Нетус оттолкнул её. Его кожа вспыхнула багровыми пятнами, похожими на больные, раздувшиеся снежинки; из носа хлынул густой поток крови, а по искажённому лицу заструились тёмно-красные слёзы.

Ещё до того, как Бельторн без единого звука рухнул на асфальт, Леви вызвала в своей памяти песню талого снега и завернулась в неё, как в кокон. Хватаясь за стену, Тансерд выпрямился и прохрипел:

— Чёрт подери, а давить мальчишка умел. Школа, всё-таки.

Резервуары Нетуса пульсировали остатками lumen naturae, и послушница закрыла глаза, чтобы лучше ощутить их ритм. Подтянув колени к подбородку, она заслонила свои усилия музыкой Герцога и вцепилась в магические ноты всем разумом. Бак пронзительно холодил спину, капли начинающегося дождя падали на лоб…

— Мисс Дим, я хочу, чтобы вы знали, — глухо и отчаянно произнёс Второй Октинимос, — мне действительно жаль.

Настроившись на разобщённые мелодии брошенной силы, Леви заставила их прийти к согласию. Нетус звучал всё слабее с каждым мгновением, растворяясь в дробном стуке падающей воды и погружаясь в чёрную, нездешнюю тишину, откуда — послушница знала точно — он никогда не сможет вернуться.

Но она не позволит ему уйти.

— Я не причиню вам боли, мисс, я обещаю… Простите меня.

На секунду представив себя дирижёром, послушница напрягла все остатки воли. Повинуясь ей, lumen naturae хлынул в угасающее тело Бельторна.

— Мисс, расслабьтесь. Прошу. Вам нужно заснуть.

Утирая злые слезинки и глядя на бледного Джеффри Тансерда с ненавистью загнанного зверя, Леви в последний раз прислушалась к сотканной ею музыке…

И запретила Нетусу умирать.

…— Он просыпался?

— Нет. Ночью дёргался, но глаз так и не открыл.

— Что с ним случилось?

Вопросы задавала женщина, и, кажется, я её знал…

Попытка разлепить веки провалилась. Создалось ощущение, что моё лицо — а заодно шею, плечи и руки — кто-то облил гипсом и дал застыть. Живое надгробие самому себе.

Обстановка незнакомая. Чёрт, как бы у меня не вошло в привычку просыпаться в беспамятстве в странных местах.

— Хороший вопрос. В деталях не объясню, но это точно не дело рук твоих дуболомов. Если понимаешь, о чём я.

— Не понимаю. Выражайся яснее, мать твою!

— Его обработали свои же.

По мере того, как мгла внутри моего черепа бледнела, в оживающих конечностях загоралась нудная, тупая боль. Поначалу терпимая — такая, будто я всего лишь перестарался с тренировками — но к тому моменту, как мне удалось открыть глаза, мышцы свело так, что захотелось орать. Я бы так и поступил, если бы мог двинуть челюстью.

Сквозь мутную пелену реальности-без-очков я видел только пятна света — кажется, окна? — и что-то пёстрое на некотором расстоянии от себя. Взгляд фокусировался очень плохо — всё осложнялось тем, что дышать я мог только в треть силы, и лёгкие отчаянно требовали своего. Их жгучий голос прорывался даже сквозь мучительные спазмы в руках и ногах.

В белёсом тумане возникло что-то большое и тёмное, неожиданно ярко напомнившее мне детский страх. Когда-то давно бабушка рассказывала легенду о монстре, который пожрёт солнце, и вот сейчас мутная тень поглощала луч за лучом, а её серое щупальце тянулось ко мне…

Паника сломала оковы боли, и я заметался на своём ложе, зачем-то пытаясь звать на помощь, но вместо этого давясь хрипом и мычанием.

— Очухивается! — обрадованно гаркнул кто-то вне поля моего зрения. — Милли, побудь с ним, я сейчас вернусь.

Скрип, запах дождя, глухой стук… Тень окончательно закрыла свет, приблизилась ко мне и дотронулась до моего плеча. Резкий аромат мужского парфюма будто сорвал оковы с моей грудной клетки, и я глубоко вдохнул.

Больно, по-прежнему больно, но хоть кислорода хватает.

Тень вдруг охнула, потянулась куда-то в сторону, а затем к моему лицу, и окаменевшая кожа слабо ощутила холодное прикосновение металлической дужки. Глазам сразу стало легче, предметы обрели более чёткие очертания, а тень превратилась в Милли Макферсон, одетую в графитного цвета пальто.