И судя по тому, что Леви вчера о нём услышала, вряд ли что-то хорошее.

— Что ты тут делаешь? — Глаза Бельторна за очками превратились в две тёмные ехидные щёлочки. — Неужели ты вчера так набралась, что уже ищешь немного бренди для прояснения рассудка?

Леви покраснела от мгновенно овладевшего ею гнева. Никогда в жизни с ней никто так не разговаривал!

— Нет… Я… Да как ты… вы смеете!

— А что такого я смею? — удивился Нетус вполне искренне. — Бытовая ситуация. Заслуживает сочувствия и понимания. Только вот бар закрыт до трёх часов, так что здесь тебе не помогут.

— Я… Да я тут не за этим совсем!

— А зачем, скажи пожалуйста?

Леви показалось, что она сейчас взорвётся. Но ей не хотелось терять лицо перед этим человеком, и поэтому она просто повернулась к нему спиной и пошла прочь из переулка.

— Эй, да что я тебе сделал?! — долетел до неё полный изумления возглас.

Послушница уже успела пройти мимо мусорных баков, когда Нетус нагнал её и положил ей руку на плечо. Это было уже настолько чересчур, что Леви зашипела и стряхнула её, оставив на ней следы своих ногтей.

— Ты же понимаешь, что это не очень-то вежливо, да? — сказал Нетус, внимательно рассматривая набухающие красные полоски на ладонях.

— Отстань от меня, или я закричу, — предупредила Леви, скрежеща зубами.

— Могу я хотя бы узнать, чем вызвана такая недружелюбность? Мы же, вроде бы, одно дело делаем?

— Я знаю, кто ты такой.

Нетус фыркнул и закатил глаза.

— О, Яхве! Тебе уже успели меня прорекламировать?

— Если ты это так называешь, то да.

— Что б ты знала, моя вина не доказана. Иначе стали бы меня тут терпеть хотя бы один месяц в году?

— Все равно. Даже десятой доли того, что я слышала, вполне достаточно, чтобы не хотеть иметь с тобой ничего общего.

Глаза Нетуса расширились. Он медленно опустил руку и усмехнулся с неожиданной горечью.

— Ничего себе. На меня тут, конечно, косятся, но вот такой приём я встречаю впервые. У меня такое ощущение, что год от года к моей истории добавляется все больше подробностей, а я ни сном, ни духом.

Леви пожала плечами.

— Прости, у меня совсем нет времени.

Она снова развернулась, чтобы уйти, и даже сделала несколько шагов, но её снова догнал оклик Нетуса — на сей раз спокойный и полный яда:

— Ну, что ж, раз тебе так нравится заочно считать меня сволочью, то и вести я себя буду соответственно. Разве ты не хочешь получить вот это обратно?

Послушница стремительно обернулась. В расцарапанной руке Нетус держал её планетарный хронометр и слегка им помахивал.

— Откуда он у тебя? — Леви задохнулась от удивления и нового приступа гнева.

— Оттуда. — На лице Бельторна играла нехорошая усмешка. — Было у меня ощущение, что ты меня слушать не захочешь, вот я и прихватил заложника. Не зря, как видишь.

— Отдай!

— С удовольствием. Но только, если ты сделаешь то, что я скажу.

— С какой стати я должна что-то для тебя делать?!

— Можешь отказаться. Но тогда я его и не отдам.

На глаза Леви навернулись слезы.

— Я не собираюсь поддаваться на твой шантаж! Обещаю, моя наставница об этом узнает!

Лицо Бельторна снова переменилось — на сей раз и он удивился. Он открыл рот, попытался что-то сказать, но Леви уже не стала ждать следующей реплики. Чувствуя, как пылает её лицо, она вылетела из переулка и побежала на другую сторону улицы, оглядываясь в поисках очередного такси.

…Спустя примерно полчаса она уже сидела за своим письменным столом и пыталась читать «Танец в пантакле», а заодно репетировала в голове объяснение для мисс Клинг. Вины за собой она не чувствовала — судя по всему, Нетус стащил хронометр, когда схватил её за руку в баре. Неужели подобная наглость вкупе с хамством должна была расположить её к нему? Фу!

Леви не сдержалась, фыркнула и перевернула страницу, не запомнив ни слова из предыдущей.

Внезапно в дверь постучали. Послушница удивлённо посмотрела на часы. Двадцать минут одиннадцатого — рановато для мисс Клинг. Стук не повторялся, но она всё-таки решила выглянуть.

В коридоре никого не было — только пятна от осеннего солнца на паркетном полу. Но прямо около её порога лежали маленькая, наспех перевязанная золотистой ленточкой коробочка и… белая роза.

В коробочке оказался планетарный хронометр Леви и записка с одним-единственным словом. «Извини». Никакой подписи — автор записки справедливо полагал, что она здесь ни к чему.

— Это ещё что такое? — вслух сказала сама себе Леви, стоя посреди комнаты с розой в руке.

В комнате не нашлось вазы, но нашёлся высокий стеклянный стакан, и роза заняла место на шкафу — там, куда мисс Клинг вряд ли стала бы смотреть. Вопросов Леви не хотелось — наверняка пришлось бы соврать.

Выбросить бы этот цветок, и дело с концом…

Но так сложилось, что Леви питала слабость именно к белым розам.

…Я надорвал прозрачную блестящую обёртку на свежей пачке L&M и сунул в зубы сигарету. Собирался было закурить, но меня остановило хриплое покашливание с претензией на деликатность.

Продавец смотрел на меня очень внимательно, приподняв мохнатую седую бровь и всем видом намекая, что у него тут не фонд помощи страдающим от табачной зависимости.

— Ах, да, — сказал я, поправляя на носу очки, — простите. Секундочку.

Продавец попытался выжечь мне глазные яблоки уничижительным взглядом, а мне только того и надо было. Сунув левую руку в карман, будто бы за кошельком, я удержал его глаза на одной линии со своими. Оправа очков привычно потеплела, по стёклам изнутри пробежали еле заметные искорки, и через секунду киоскёр отвернулся о меня, потянувшись за измятым журнальчиком и упав на раскладной стул, будто перед ним и не стоит никакого покупателя.

Я жутко скупой от рождения. Подозреваю, что это у нас тоже семейное. И если за хороший кофе и вкусный сочный бургер мне не жаль нескольких долларов, то отдавать деньги за вонючие изделия табачной промышленности мне принципы не позволяют. А бросить курить при моём образе жизни ну никак не получается.

На улицу Прикл-Айви солнце проникало с трудом. Высокие красные дома смотрели друг на друга в упор, будто готовясь стукнуться лбами; узенькая мощёная мостовая словно была родом совсем из другого времени. Нет, нравится мне всё-таки этот городок: местные жители очень берегут всяческие красоты, делающие его неповторимым. Да и Ассоциация об этом очень заботится.

Как же я так опростоволосился с девчонкой? Ей ведь не могли окончательно загадить мозги страшными сказками об убийце Нетусе Бельторне… или могли? Что ей про меня наговорили? Судя по её поведению, ничего хорошего — и беседовала она с кем-то, кто ко мне отнюдь не нейтрален.

А я этим трюком с её хронометром только усугубил ситуацию. Наверное, стоило сначала с ней просто поговорить.

Было около трёх пополудни. Ноги сами несли меня в «Алхимию». Где-то на границе сознания шевелилась неприятная мыслишка, что для ром-колы ещё рановато, да и вообще заливать свои пустые будни алкоголем — не самая лучшая идея.

А с другой стороны, чем мне ещё заниматься? Прошло уже три года с тех пор, как мою Инициацию отменили. Мне никто не присылает приглашений на ежегодные встречи Ассоциации, и всё-таки я приезжаю, хожу в «Алхимию», здороваюсь с гостями, ловлю на себе косые взгляды, прислушиваюсь к шепоткам за своей спиной. «Что, ему разрешили здесь находиться?», «Разве на его посвящение нет запрета?». Запрета, ага. Три года назад этого слова и в помине не было, а теперь, значит, уже запрет. Прекрасно.

В первый раз, не получив ни приглашений, ни ответов на мои письма от бабушки Вендевы, я приехал с полыхающей задницей, полный настоявшегося за год праведного гнева и уверенный, что я непременно открою и разоблачу настоящего убийцу бедного сэра Файндрекса. И что же я выяснил?

А ничего.