— Я вас поняла, леди Лидия.

— Хорошо. Пойдём, я провожу тебя до общежития, у меня есть дела там.

Дамы зашуршали юбками и верхней одеждой. Спустя несколько секунд они прошли мимо моего стола, оставив за собой запах парфюма и мокрых зонтов. Я машинально взглянул на хронометр. Час Солнца наступил минуту назад. Можно выдохнуть, всё сложилось неплохо.

Что же это творится, а? В какой улей я, идиот несчастный, тычу палкой? Почему Леви называют носительницей?

Я залпом опрокинул чашку, но она оказалась пустой. Немного подсохшей кофейной гущи просыпалось мне за воротник.

Чёрт подери. Кажется, надо утроить усилия. Нужно узнать, в чьих руках находится печать Марбаса, но без lumen naturae мне не прочитать ни строчки в архивах Зар Шел Врадим — со старыми очками я легко разобрался бы в шифрах, но новые ещё только требуется зачаровать.

Помощи ждать неоткуда. Времени мало. Значит, наполнение меди следует ускорить, и, кажется, я знаю, зачем мне завтра понадобится библиотека.

Из распахнутого окна дул неожиданно тёплый ветер. Он пах ирисами и мокрой листвой одновременно, смеша Леви своей неуместностью и пуская волну странного озноба по её уставшему телу.

К ужину, состоявшему из овощного бульона и запечённых грибов, молодая послушница так и не притронулась, несмотря на аппетитный вид и аромат блюд. После целого дня медитаций её одолевала настолько тошнотворная слабость, что она уже начала сомневаться, правильно ли поступила, солгав мисс Клинг.

Впрочем, ложью это не назовёшь. Наставница спрашивала Леви о видениях, образах — но никаких образов и не пришло. А больше ей вопросов и не задавали, так кто виноват?

Чья вина, что мисс Клинг не заметила происходящего ни утром, ни днём?

Леви сидела на письменном столе, поджав ноги под себя и не обращая ни малейшего внимания на то, что воздух становится всё прохладней. Дорожка у общежития, от которой она не отводила взгляда уже с полчаса, пустовала — если не считать маленькой гибкой тени какого-то кота.

Глупо надеяться, что Нетус придёт сегодня. И почему, собственно, должен? Сама думай, как с ним связаться, никто за тебя ноги переставлять не будет.

Вот только справиться бы с этим непрекращающимся головокружением…

После сегодняшних медитаций Леви чудилось, что в её жилах вместо крови текут лавандовые духи. Первая же попытка сосредоточиться и дождаться видений принесла хаос: каждая вещь в комнате вдруг обрела голос. Окружающий мир превратился в кипучее варево звуков, какофонию шёпотов и мелодий, которые никак не могли зазвучать в унисон и сводили, сводили, сводили её с ума. Каждый отдельный голос пытался что-то сказать Леви, каждый голос стремился завладеть её вниманием.

Стремясь упорядочить растерзанную симфонию, послушница едва не потеряла контроль. В какой-то момент она почти ощутила, как её собственное «я» разлетается мириадами бессмысленных нот, чтобы обратиться в пыльное эхо, которое просуществует не дольше мгновения. Леви не могла отделаться от чувства, что оттащила себя от этой кромки чуть ли не за волосы, чему и радовалась весь оставшийся день.

Следующие попытки она посвятила тому, чтобы научиться отделять самое себя от водоворота звуков. Лучшим её другом неожиданно оказалась тишина — останавливая внутренний диалог, Леви будто превращалась в пузырёк воздуха, легко скользящий в бурном потоке. Голос течения по-прежнему оставался неразборчив и сумбурен, но крошечный сосуд пустоты теперь не боялся разбиться и с каждым последующим погружением вслушивался в хаос всё внимательней.

К вечеру послушница устала так сильно, что уже не могла сосредоточиться ни на чём. Мисс Клинг настойчиво требовала от неё жмуриться и ждать картин и символов, но это казалось таким бесполезным, что Леви ощущала всё большее разочарование.

Хотя, может, стоило рассказать о звуках и головокружении…

Очередной приступ качнул комнату в глазах Леви, и она на всякий случай вцепилась в столешницу. Господи, опять всё плывёт…

Ещё один порыв неестественно тёплого ветра прямо в лицо, колючий сноп сероватых искр на обратной стороне века… И что это за тепло такое, от которого пробирает хуже, чем от рождественских морозов…

Дорожка продолжала пустовать, а стрелки на часах близились к полуночи. Леви почувствовала, что в ней просыпается совершенно детская обида на Бельторна, который так и не появился в поле её зрения — ведь она его ждала, несмотря на тошноту и усталость! И неважно, что у него не было ни одной причины приходить, просто…

Просто изоляцию Очищения становилось всё трудней выносить.

Избавляясь от назойливых искр, Леви тряхнула головой и слезла со стола. Перед тем, как свернуться калачиком в постели, она затворила окно и, немного подумав, сдвинула шторы — потоки уличного воздуха начали казаться ей тяжёлыми и даже слегка болезненными.

От любого плохого настроения можно спастись под одеялом. И сновидений никаких не надо — такой… странной действительности вполне достаточно.

Глухой мрак, в который погрузилась комната, совсем успокоил Леви, и она быстро задремала. Однако, дальше дело не шло — настоящий сон не приходил.

Мутное забытьё наполняло разум тёмным туманом, поглотившим всё: и воспоминания, и мысли, и само чувство реальности. Поэтому послушница не могла определить, сколько времени прошло перед тем, как в её комнате раздалось умопомрачительно-музыкальное:

— Рэйен?

«Начало сна», — решила Леви, плотней кутаясь в одеяло.

— Рэйен, это ты?..

Реплика звучала слишком необычно даже для сновидений, которые у послушницы никогда не отличались особой яркостью. Говоривший будто пел каждое слово, и его низкий голос вибрировал, точно долгая нота, взятая на виолончели.

Леви разлепила веки и слабо поудивлялась неестественному мерцанию, которое струилось по полу. Потирая ноющие глаза, она спустила ноги на пол и ойкнула, почувствовав под пятками… волосы.

Да, это слабое серебристое свечение источали невероятные пряди волос, стелившиеся по полу вместо ковра. Леви ойкнула повторно и поджала ноги, только после этого окинув комнату уже совсем проснувшимся взглядом.

Хозяин волос сидел в кресле под зеркалом, и оно жадно ловило его свет, превратившись в ровную сияющую поверхность. Леви поймала себя на мысли, что так оно кажется гораздо менее опасным, удивилась и только потом испугалась — незнакомец выглядел… чужеродно, хоть фигура его и была совершенно человеческой, а носил он тёмную рубашку с закатанными рукавами и что-то вроде свободных джинс.

Но его кожа имела тот же нездешний серебристый оттенок, что и волосы. На остром и неподвижном лице мерцали огромные лимонно-жёлтые глаза с антрацитовыми белками. Из-под рукавов рубашки по худым предплечьям разбегались чёрные линии, напоминавшие не то трещины, не то молнии.

В кресле чужак раскинулся так привычно, будто был знаком с ним очень давно.

— Ты — не Рэйен, — произнёс он, внимательно рассматривая послушницу своими жуткими глазами.

— Точно, — согласилась Леви, машинально натягивая на себя одеяло. При всех своих странностях её гость оставался мужчиной, и беседовать с ним в пижаме казалось ей неприличным.

— Но ты на неё похожа. Возможно, я знаю и тебя.

— Рэйен — моя мама. Вы её… друг?

Слово «друг» крайне плохо сочеталось с этой несколько безумной картиной, но более подходящего Леви не нашла. Чужак слегка улыбнулся, не размыкая губ:

— Что-то вроде. Да, я действительно знаю тебя, Леви. Я рад нашей встрече.

Послушнице стало нехорошо. Светящаяся фигура в кресле должна была вызывать страх, но вызывала только спокойствие и уверенность в безопасности.

— Кто вы?

Чужак перекинул одну ногу на другую и ещё глубже утоп в кресле.

— Я — Кроцелл, сорок девятый Герцог, и ты владеешь моей печатью по праву наследства.

— Простите, я вас не понимаю…

— Но разве Рэйен не объяснила тебе назначение печати, когда передавала её в твои руки?..