— Мне-то за что?

— За информацию, конечно.

— А если бы ты у меня дорогу до автостанции спросил, тоже за бумажником бы полез?

— Как знать.

Льдистые глаза Милли сощурились, и она хищно наклонилась над стойкой. Я отметил про себя некую особую характерность этого движения для неё — несмотря на массивность её габаритов, в этой повадке было что-то от змеи.

— Ну-ка, выкладывай, парень. Задницей чую: ты мне пакость какую-то шьёшь.

— Да причём здесь пакость? — слабо запротестовал я.

— Не финти. Не такого обращения я от тебя заслуживаю, а?

Я нервно сглотнул, не зная, куда деться от пронзительного взгляда хозяйки «Джейлбрейка». Если я стал так отвратно лгать, мои дела плохи. А ведь я действительно стал… Расклеиваюсь. Твою мать, я ж только вчера соловьём свистел у де Вриза в кабинете, почему сейчас-то не выходит?

— На меня вышли люди, которые знают обо мне подозрительно много. — Мой голос звучал неожиданно грустно, и я попытался исправить это улыбкой. Кажется, только усугубил.

— Та-ак, — протянула Милли с угрозой. — Я начинаю понимать. Ты это серьёзно?

— А почему бы и нет?

Напряжение вокруг стойки скакнуло вверх так резко, что от него зазвенел воздух, а у меня даже волосы наэлектризовались. Или просто дыбом встали от вида внезапной ярости в глазах хозяйки «Джейлбрейка». Было абсолютно ясно, что я сейчас получу по морде пустым стаканом без суда и следствия.

Когда я уже мысленно смирился с потерей ещё одной пары очков, Милли вдруг безнадёжно покачала головой и отвернулась к рядам бутылок, бросив через плечо:

— Придурок.

— Прошу прощения?..

— С мозгами у тебя не всё в порядке, говорю.

— Да чего вы так завелись-то, мадам? — Осознав свой примирительный тон, я удивился сам себе. — Я бы понял, вообще-то. Все зарабатывают, как могут, один я баклуши бью.

— Две причины. — Милли снова развернулась ко мне. — Во-первых, информацией об Ассоциации Исследователей уже пару лет не торгую. Вообще. С тобой про это говорить — одно, ты вроде знаешь, что делаешь, да и про саму Ассоциацию в курсе получше меня. А с кем левым, особенно не из местных — упаси Иисус, я не хочу ни в гроб, ни в психушку. Во-вторых, мне самой до смерти интересно, кому такой балбес, как ты, вообще мог понадобиться! У меня, во всяком случае, никто о тебе не спрашивал.

Обхватив голову руками, я ткнулся лбом в стойку. В правдивости хозяйки бара у меня почему-то не возникало ни малейших сомнений, и виски загудели от крушения единственной понятной мне связи между событиями.

— Может, всё-таки скотча? — спросил голос Милли у меня над ухом.

— Нет, — пробубнил я. — На пустой желудок нельзя.

— Сразу бы сказал.

Оторвав лицо от прохладной столешницы спустя пару минут, я увидел плоскую тарелку с двумя вполне симпатичными сэндвичами на ней. Хозяйка «Джейлбрейка» снова пристально и бесстрастно смотрела на меня.

— Мадам, почему? — устало осведомился я. — Вернее, зачем это всё?

— Затем, что я могу себе это позволить, — ответила Милли, даже не став уточнять, что я имею в виду. — Ты с моим бизнесом пересекаешься примерно никак, заруби это себе на носу, так что делового интереса у меня нет. На ваши тёмные делишки мне плевать с тех пор, как я поняла, что они дорого обходятся и мало приносят. Теперь слежу постольку-поскольку, чтобы знать, где обойти, ясно?

Я подтянул к себе сэндвич и вцепился в него зубами, почти не ощущая вкуса. Наблюдая за тем, как я уныло шевелю челюстью, хозяйка бара добавила:

— Мне тоже случалось бодаться с кучей проблем в одиночку, и у меня тоже были времена, когда я хотела убить человека за половинку этой вот дряни. Хоть сейчас по мне и не скажешь, хе. Синди, эй, Синди! — Это относилось к девчонке с ведром. — Сходи-ка в кабинет и принеси мне телефонную книгу.

Проглотив первый сэндвич, я вгрызся во второй. Он показался вкуснее — кажется, ко мне вернулась способность получать удовольствие. Я даже почувствовал что-то вроде аппетита, а мир стал более приятным и дружелюбным местом.

Вот что значит своевременный перекус.

Синди молча принесла телефонную книгу и ускользнула обратно к уборке. За окнами постепенно темнело, двери бара уже несколько раз стукнули — это пришли официантки. Пока я ел, Милли шарила в длинных, убористых столбцах с цифрами и именами. Любопытно, её ли это почерк — такой ровный и аккуратный, словно у преподавательницы.

— Вот. — Хозяйка «Джейлбрейка» развернула книгу ко мне и отчеркнула ногтем один из номеров. — Есть на чём записать? Погоди, я сама. Этот парень вырос в резервации, хоть и бел, как снежинка. Он сможет помочь.

— Спасибо.

— Было бы за что. Расскажи лучше, как там твоя девчонка?

Едва угомонившиеся кошки снова повыползали изо всех щелей и яростно заголосили, вонзая когти в и без того ноющее сердце. По рукам ударил тремор, о котором я уже почти успел забыть, и мой сэндвич едва не улетел на пол, покрытый засохшими следами подошв.

— У-у. — Милли присвистнула. — Спокойней, парень, спокойней. Мама тебя не учила, что с едой играть не следует, а?

Чувствуя невнятную и не особенно уместную злость, я буркнул:

— Когда бы ей успеть, интересно. Я с ней, в общем-то, даже не знаком: разминулись в дверях этого мира.

— Ох. Прости.

— Да ничего.

Хозяйка «Джейлбрейка» опустила подбородок на скрещенные ладони. С остатками сэндвича я расправлялся в молчании; едва последний кусок был проглочен, Милли наполнила-таки скотчем и мой стакан.

— Не могу не спросить, — в её голосе появилась неожиданная задумчивость, — а что насчёт отца?

Я усмехнулся, придвигая напиток к себе:

— Похожая история. Он, говорят, до сих пор жив. А ещё говорят, что я такой же козёл, как и он. Но у меня не было случая проверить.

— Он бросил твою мать?

— Не совсем. Когда она забеременела, отослал её к моей бабке — мол, если желаете видеть наследника рода, так вот он, а меня оставьте в покое.

— Ясно. — Милли выпрямилась и тронула мой стакан своим. — Не знаю, нужно ли тебе моё сочувствие, но, если что…

— Бабке нужней. Из меня тоже наследника не вышло.

— Хочешь об этом поговорить?

У входа раздался взрыв смеха: явились первые посетители. В тот же момент зажглись лампы, и кто-то принялся возиться с колонками. Я осушил стакан залпом и покачал головой:

— Нет, мадам, не хочу.

Леви стояла перед зеркалом и прислушивалась, закрыв глаза. По сравнению с утомительным шумом реальности ткань сна звучала ярче и чище; её мелодии казались более простыми и податливыми. Стоило погрузиться лишь немного глубже, отдать им больше пространства внутри — и можно будет плести из них длинные, замысловатые узоры. Корни сновидений, из которых вырастут новые миры…

Осторожно коснувшись разумом клубка мелодий, Леви ощутила, как по телу — или тому, что служило ей телом здесь — проходит волна дрожи, затихая на самых кончиках пальцев. Не открывая глаз, послушница подняла руку: ей казалось, что на каждом её ногте сидит бабочка. Шаг вперёд, ладонь ощущает гладкую и холодную поверхность; бабочки разом взлетают, и чувствительный воздух трепещет от взмахов их крошечных крыльев.

Время открыть глаза. Комната не изменилась, но в зеркале больше нет её отражения. Вместо знакомых тёмных декораций спальни на Леви смотрит умопомрачительно-синяя бездна, полная дрожащих звёзд. Приходят воспоминания о бессонных ночах, которые Рэйен проводила с дочерью в Аппалачах: подержанный телескоп был их небесным кораблём.

Странно…

Прищурившись, Леви отняла руку от зеркала: оно не отражало ни одного знакомого созвездия.

— Будь осторожна. — На сей раз мягкий голос Кроцелла не застал послушницу врасплох. — В Ноо легко заблудиться.

— И что случится, если я потеряюсь?

На сей раз Герцог устроился не в кресле, как обычно, а на письменном столе Леви. Отметив про себя его привычку красоваться, послушница невольно усмехнулась: каждая встреча с Герцогом открывала в нём новую грань человечности.