— К чему эти заморочки? Они могли бы просто отрастить себе новые бороды, — удивился я.

— Нет, Сэмми, не могли. Когда дворф сбривает бороду — она больше никогда не отрастает.

— Но почему?

Профессор пожал плечами.

— Никто не знает, возможно, в этом правда как-то замешана их вера и религия. Она даже перестает расти, если её подрезать, словно она растет не от начала, а от кончика. Так или иначе, дворфу, сбрившему бороду, нет дороги назад. В былые времена самой страшной казнью для дворфа было обрубание бороды. Бедолага начинал чувствовать себя ущербным, уродливым и, в конце концов, оканчивал жизнь самоубийством.

— Это какая-то глупость!

— И да, и нет. Дворфы не любят перемен, особенно резких, и особенно если ничего нельзя возвратить обратно. Но говорю, это предрассудки горного народа. Молодежь уже более-менее адаптируется под наши стандарты красоты. Как я неоднократно говорю…

- “Слепое подчинение трактатам, написанным тысячу лет назад, может дорого стоить современному поколению”, - с улыбкой процитировал я.

Мистер Глауб засмеялся.

— Ей богу, Сэм, ты молодец! Погода сегодня прекрасная. Потому предлагаю переночевать под открытым небом, как ты на это смотришь?

— С превеликим удовольствием!

Всяко лучше, чем лезть обратно в эту дырку в полу.

Сразу должен отметить, что мистер Глауб готовил первоклассно. Его колбаски, поджаренные на костре, были просто объедение! Особенно по сравнению с корками хлеба и водой, которые мне дают в темнице. Если вы думаете, что это бесчеловечно — то стражники и тут преуспели. Вода не подается без предварительного плевка внутрь, а корки уже пестреют плесенью. Когда голод становится невыносимым, перестаешь обращать внимание на брезгливость. Пожаловались и хватит.

Солнце уже почти закатилось за линию горизонта. Тишину природы нарушало лишь методичное потрескивание костра. После жизни в крупном городе, начинаешь по-настоящему ценить тишину.

Когда уже было окончено с трапезой, мы молча лежали и смотрели на загорающиеся в небе звезды, попивая при этом терпкое вино из бурдюков. Каждый из нас был погружен в свои мысли. Лицо профессора было едва различимо во мраке и даже свет костра не сильно помогал.

— Мистер Глауб, — робко проговорил я, боясь нарушить эту идиллию спокойствия.

— Мм?

— А что, если нас ночью найдут разбойники?

— Не найдут. Ближайшая дорога расположена в нескольких часах от нас. Им просто, как говорится, нечего здесь ловить.

— Но если всё-таки найдут?

— Тогда у нас появятся новые подопытные.

Вновь нависла тишина. Профессор подкинул в костер несколько веточек, и пламя с шипением его поглотило.

— Но это же…

— Скажешь, что это аморально или негуманно — я тебя стукну, — по голосу мистера Глауба было слышно, что он улыбается, — Это — разбойники, по ним и без того плаха плачет. Они выбрали свою судьбу. В любой момент они могут поубивать друг друга в пьяном угаре. Так пускай они помогут в наших экспериментах, нежели бесцельно исчезнут.

— Но согласятся ли они добровольно лечь на стол?

— О, мой дорогой друг, иногда я бываю очень убедительным.

Снова тишина. Снова подкинутые ветки зашипели на костре. Было слышно, как мистер Глауб делает глоток из бурдюка.

— Сэм, вот скажи мне, — заговорил профессор, — Есть ли что-то, о чём ты жалеешь?

Я хотел было сказать, что жалею лишь о своем согласии участвовать в этих экспериментах, но ответил за меня.

— Хотя, ты слишком молод, чтобы о чём-то по-настоящему жалеть.

— А что на счет вас, мистер Глауб?

Возникла пауза. Я услышал, как профессор тяжело вздохнул.

— Конечно же есть, Сэм.

— И что же это?

Где-то вдалеке застрекотали сверчки.

— Сэм, что для тебя есть счастье?

Ох уж эта манера профессора скакать с темы на тему.

— Счастье? Это состояние человека, которое соответствует наибольшей внутренней удовлетворенности условиями своего бытия, полноте и осмысленности жизни, осуществлению своего человеческого назначения.

— Сэмми, когда вернешься домой — выкинь все свои книги и учебники. Они забивают твою голову всяким хламом.

— Хорошо, с чем вы не согласны?

— Давай по порядку, — профессор прокашлялся, это означало начало словесной дуэли, — Ты говоришь, что счастье — наибольшая удовлетворенность условиями своего бытия? А что, если ты редкостный занудный перфекционист, у которого, к тому же, очень двоякие вкусы? Ты говоришь, что это полнота и осмысленность жизни, а также, что это осуществление своего человеческого назначения, и что? Ты можешь сказать, в чём смысл твоей жизни? В чём заключается её назначение? Ты открыл в себе магические способности, и потому попал в акадмению Элвенмуна, но тебя будут обучать заклинаниям лишь когда ты станешь школяром первого разряда, и то лишь парочку азов. Остальному, может быть, научат, если ты поступишь в Коллегию Фаулхэксе. А до тех пор тебя будут обучать лишь всякой галиматье, которая засоряет твой мозг так же, как хлам засоряет чердак. Он никому не нужен, но выбросить жалко, вдруг пригодится. Что скажешь, Сэмми, ты счастлив?

— Теперь не очень.

— И правильно, потому что счастье невозможно описать такими замудренными фразами, которые вроде бы и звучат точно, но лишь потому что это согласовало стадо нахохлившихся пингвинов.

— Но ведь пингвины птицы, а значит собираются стаями, — решил я выделиться своими познаниями в зоологии.

— Да, вот только эти пингвины — редкостные упрямые бараны, потому и стадо.

Мое воображение вырисовало портрет магистра нашей академии, профессора Фатууса. Он был невысокого роста и всегда ходил в старомодном фраке, в чёрной потрепанной мантии и с пенсне на кончике своего длинного носа. Для многих профессоров было загадкой, как этот маленький человек, который к тому же был заикой, стал одним из могущественных волшебников. Когда твоя сила заключается в четком произношении заклинаний, любой дефект речи может стать фатальным. Моя фантазия пририсовала этому господину витые бараньи рога, и, должен отметить, они выглядели на нем гармонично. Я засмеялся.

— То-то и оно, Сэмми. Счастье — это иллюзия, запомни это.

— Хорошо, мистер Глауб.

Тишина. Потрескивание костра. Сверчки. Я сделал глоток вина.

— Мистер Глауб.

— Мм?

— А вы меня научите колдовать?

— Ну, я могу тебе показать парочку простеньких, но незаменимых в быту заклинаний. Но это точно не будет в ближайшее время. Завтра мы продолжим работу в лаборатории.

— Мы снова будем вскрывать животных?

— Да, но на этот раз будем пытаться зарядить кристалл душ. А сейчас — давай спать.

Кристалл душ, знал бы я о причинах одержимости профессора этим артефактом, быть может смог бы его отговорить. Но увы, кристалл душ был притягателен и для меня. Он хранил в себе столько тайн и секретов, и как же пьяняще действует ажиотаж первооткрывателя.

— Мистер Глауб, а вы когда-нибудь любили?

Я не знаю, почему этот глупый вопрос сорвался с моих губ, но ответом мне было лишь мирное дыхание профессора.

Я подбросил еще парочку веток в костер. Он поблагодарил меня своим шипением. Сверчки, словно, стали отдаляться от нас. И нас поглотила тишина. Была уже ночь, нужно было спать.

Утро было просто замечательным, несмотря на прохладу. Судя по тому, как высоко находилось солнце, было уже около полудня. Я впервые в жизни сумел выспаться, и это — неописуемое ощущение. Мистера Глауба рядом не было, я думал, что он уже находился в нашем подвале и наводил порядок в своей библиотеке. Потому я решил не спешить и продолжил нежиться под солнцем с прикрытыми глазами. Какого же было моё удивление, когда надо мной нависла тень профессора. Открыв глаза, я заметил, что у него мокрые волосы. Уловив мое недоумение, мистер Глауб сказал:

— Люблю с утра пораньше окунуться в холодную воду, бодрит на весь день вперед.