Мистер Глауб позволял мне держать в руках душу беспризорника. Была непривычно большая и тёплая. Она постоянно слабо светилась и этот свет, как я заметил, привлекал внимание Маяка. Каждый раз, когда в поле его зрения оказывался кристалл души мальчика, рутина сломленного останавливалась. Он переставал себя хлестать, бродить и бормотать что-то, а опустошенно следил за этим слабым светом. Я заметил, что Маяк находил что-то привлекательное в светящихся в темноте вещах. Не говоря уже о его бормотании “Космос”. Если его и сломило что-то, то это что-то было связано с космосом. Или же кто-то? Так или иначе, он испытывал душевное облегчение, если это вообще возможно для того, чья душа запечатана в кристалле, каждый раз, когда видел что-то похожее на звезду. Люкслаписы на потолке, душа беспризорника, да тот же его фонарь, которым не желал делиться. Мистер Глауб показал свое добродушие, и ему однажды удалось поместить люкслапис в фонарь, на место масла. После этого Маяк стал всегда блуждать с застывшей печальной улыбкой на губах. Бедолага.

Но всё было готово и Оонд привела в нашу лабораторию подопытного. Он явно был буйным, потому как Фьори пришлось держать его руками за все четыре конечности, благо физическая сила полуорчихи позволяла ей это. Мужчина явно успел протрезветь к тому моменту, и он был явно остр на язык.

— Да что вы себе позволяете? Я буду жаловаться в профсоюз бардов! Мы подпишем огромнейший манифест, в котором я в точном порядке опишу все те правонарушения, которые вы… ээ… совершили!

— Прошу прощения за представленные неудобства, — втянулся в эту игру мистер Глауб, — Понимаете ли, мы с моим коллегой, Сэмвайзом — учёные, и нам необходима ваша помощь. Понимаю, что это может быть несколько грубо, и ваше пробуждение, быть может, вас ошарашило, но вы явились к нам на добровольной основе.

— Неужто!? Быть того не может!

— Вы даже подписали соглашение, — сказал профессор, протягивая лист бумаги.

Бродяга начал читать вслух. Напомню, что Оонд по-прежнему его не отпускала из рук:

- “Я, подопытный, снимаю любую ответственность с Лауфмана Глауба и Сэмвайза за всё, что может произойти со мной в ходе эксперимента. Так же я отрекаюсь от всех богов, всех идеологий и политических убеждений и добровольно предоставляю свое тело науке”. Что это за чертовщина!? Тут нет моего имени! И вместо моей подписи стоит крестик!

— Вы, видимо, были в состоянии сильного алкогольного опьянения и забыли детали. Я тоже возмущался по поводу крестика вместо вашей подписи, однако вы меня твердо убеждали, что это именно ваша подпись.

Мистер Глауб говорил это с таким серьезным лицом, что даже я невольно поверил в его искренность, но я знал, что это всё чистой воды липа, игра. Однако убедительный тон профессора, по всей видимости, пошатнул уверенность незнакомца. Он робко сказал:

— Извините, видимо я правда слишком перебрал, меня зовут…

— Это не важно. Отныне вас зовут — подопытный номер пять. Опытный Образец Номер Два, будь любезна, отпусти нашего гостя, он уже вряд ли будет представлять опасность.

— Образец Номер Два!? Вы сделали её такой? — удивился бард.

— Да.

— Вы и меня превратите в это чудище?

— Если не будете слушаться — да, — холодно парировал профессор.

Бард сразу же заткнулся.

— Вот и славно, — сказал мистер Глауб, — Будьте любезны, раздевайтесь и ложитесь на стол. Быстро.

Бродяга покосился на Фьори, которая встала напротив входа, грозно скрестив свои руки на груди, после чего послушно начал раздеваться. Когда он лёг, профессор опустил большой палец руки на лоб, а указательный и средний палец другой руки на его солнечное сплетение и надавил. Я обратил внимание, что мистер Глауб был в своих перчатках. Он явно не желал случайного извлечения души.

Мужчина закатил глаза и начал жадно хватать губами воздух. По его телу пронеслась судорога. Это длилось недолго, всего минут пять может быть, после чего бард испустил дух. Мистер Глауб не терял времени зря. Лёгким движением скальпеля он обнажил его сердце и начал помещать в него кристалл Анима. Удивительно, что кристаллизированная душа мальчика была почти размером с сердце мужчины. Однако оно с легкостью приняло душу ребёнка и начало биться. Профессор всё так же оперативно зашил надрез, и мы стали ждать. Уже через пятнадцать минут бард открыл глаза, а еще через пять попытался сесть.

— Как вы себя чувствуете?

— А? Хорошо, да, — ответил образец.

Мистер Глауб протянул ему стакан воды и тот с удовольствием его выпил.

— Я буду называть вас Опытный Образец Номер Пять.

— Зачем так длинно? Зовите меня Джуф.

— Вас так звали?

— Нет.

— А что вы помните из своего прошлого?

Мужчина нахмурил брови, а затем отрицательно помотал головой.

— Ничего.

— А откуда тогда это имя?

— Не знаю, оно само всплыло в памяти.

— Хорошо, Джуф, отдохните и чуть позже мы проведем несколько исследований.

— Как скажете, Мастер.

Очередной реанимированный мертвец стал называть профессора “мастером”, почему же?

Оонд приблизилась к Джуфу и опустила руки на его плечи:

— Муж-лан… Семь-я… Да….

— Да, семья. А у вас есть что поесть? Безумно хочется мяса.

Да, Джуф был нашим успешным опытом. Так же, как и остальные реанимированные мертвецы, он не нуждался во сне. Он тоже ел только сырое мясо, из-за чего его зубы заострились. Дни Джуф проводил в нашем с мистером Глаубом обществе, а ночи в компании остальной троицы мертвецов. И это общество ему явно не шло на пользу. Он становился все мрачнее и мрачнее, взгляд его, несмотря на немного детскую наивность, приобрёл холодный оттенок, и бродяга всегда загадочно улыбался, когда я что-то говорил. Его отношение ко мне сильно поменялось, как и у всех остальных мертвецов. Он видел во мне “начинку для души”, как однажды произнесла Оонт.

Что же до мистера Глауба, то он был в восторге. Профессор то и дело допрашивал Джуфа с целью выяснить о его прошлой жизни. Но всё воспоминания бродяги начинались с кристальной тюрьмы, в которой он находился. По его ощущениям Джуф просидел в этой темнице целую вечность, хотя от извлечения души мальчика до переселения её в тело этого барда прошло не более дюжины часов. Мы предположили, что время в кристалле Анима остановлено, от чего нахождение в нём, кажется еще ужаснее.

Что значило имя “Джуф”? Оно явно было каким-то заморским, потому что в нашей Империи такие имена не встречались. По крайней мере, так сказал мистер Глауб. Имя Джуф имеет хоккайское происхождение, но жители королевства, а если точнее султаната Хокка, редко покидают свои владения. Я не удивлюсь, если вы прежде никогда не слышали о нём. Хоккайцы живут на небольшом пустынном материке, который делят вместе с народом Дракхун. Если дракхуны считаются кочевым и воинственным народом, то хоккайцы ведут оседлый образ жизни. Почти вся культура их народа держится на владении рабами и наложницами. Рабы именуются у них фаангами, и их судьбе я не завидую. По хоккайским законам фаанг не должно существовать, как бы это парадоксально не звучало. Они не должны мозолить своим существованием глаза своих господ. А также не должны ни коим образом их отвлекать. Поэтому они все евнухи с обрубленными языками. Таким образом фаанг становится послушным. Среди этих работников выстраивается своя строгая иерархия, и, что удивительно, ни разу за всю свою историю эти рабы не пытались поднять восстание. Богатство хоккайца оценивается числом его наложниц, а это достойно отдельной темы.

Все женщины хоккайцев по праву рождения являются наложницами и присоединяются к гарему своего господина. И не важно, является она его дочерью, матерью или даже внучкой. Женщина в жизни хоккайца играет роль развлечения, не более того. Так же наложницы являются своего рода разменной валютой в жизни господ, и чем смуглее она, тем больше стоит. А еще у нас думают жаловаться, что у женщин мало прав.

Что же до самого народа султаната Хокка, то считается, что они произошли от союза дворфов и людей. В пользу этого говорит их относительно невысокий рост и страсть к густым бородам, которые выполняют, как бы это мерзко не звучало, роль слюнявчиков. Основной идеологией хоккайцев является гедонизм, а именно полное удовлетворение своих желаний.