Спящие крысы действуют на меня как-то успокаивающе. Они так вытягиваются, без проблем спят плотной кучей, как школяры в общежитиях, что даже не хочется тревожить их сон. Вот и сейчас я смотрю на спящего Бри, и на сердце тепло. Интересно, видят ли крысы сны?

Дни тянулись безумно долго. Я медленно умирал от скуки. Поговорить с гоблином о возвышенном было невозможно, а разговаривать с крысами и собаками мне еще казалось глупым. Поэтому, превозмогая своей гордостью, я общался с Кряхсом. Он вызывал у меня интерес, и в то же время отвращение. Да, я никогда не видел подобных существ, но от него воняло, словно он купался в своих экскрементах (что, как выяснилось позже, оказалось правдой). Но однажды, когда я сидел и беседовал с гоблином, он внезапно навострил уши и оскалился.

— Рьявк хрюкс, — проскрипел Кряхс сквозь зубы.

— Сэмми, ты уже начал разговаривать с животными от скуки? — раздался за моей спиной спокойный голос мистера Глауба.

— Мистер Глауб! — воскликнул я, резко встав, от чего в моих глазах даже потемнело.

— Тише, Сэмми, — протянул профессор. Он сильно переменился за дни своего затворничества: его черты лица заострились от голодания, под глазами были синяки, вызванные длительной бессонницей, на лице белела щетина, которую он всегда сбривал, основываясь принципом: “Ничего лишнего”. В целом мистер Глауб сильно сутулился и выглядел очень ослабевшим.

— Вы в порядке?

— В полном.

Он молча смотрел на меня, словно старался подобрать подходящие слова. Я решил нарушить тишину, желая похвастаться тем, что не сидел без дела:

— Я тут кормил животных, они теперь в полном порядке, и…

— Они нам больше не нужны, — прервал меня профессор.

— В каком смысле?

Мистер Глауб скрестил руки за спиной и неторопливо приблизился к клетке с собаками. Животные, что прежде радостно лаяли при виде профессора, забились в угол от него и жалобно скулили.

— Мы с тобой ошибались с самого начала, Сэмми.

— Ошибались? — я не понимал, к чему клонит мистер Глауб, и мне было от этого не по себе.

Кряхс что-то прокряхтел на гобледуке и презрительно фыркнул. Для низшего существа он был слишком проницательным.

— Да, Сэмми, — сказал профессор, не отрывая взгляда от перепуганных собак, — Мы изначально неправильно поняли кристаллы Анима.

— Вы можете говорить без загадок, — не сдержался я. Мой голос сильно дрожал и звучал выше, чем мне хотелось бы.

— Кристаллы Анима не являются ловушками для душ, Сэмми, — мистер Глауб слегка покачнулся. Я хотел было подбежать к нему, но он остановил меня взмахом руки, — Кристаллы Анима — и есть души. Это и есть энергия в чистом виде.

— Почему вы так решили?

— Это же очевидно! Ответ лежал почти что на поверхности всё это время! Почти все философы и церковники ошибались! Своей тупой привычкой систематизировать всё, что их окружает. Они разделили неделимое, а именно душу и дух!

— Но они ведь одно и то же, и в священных писаниях Айрилет упоминался дух, как душа.

— Сэмми, ты опять читаешь книги через строки. В этих писанинках Айрилет, если мы с тобой читали одно и то же издание, а не переписанное каким-нибудь полоумным священником, есть душа, а есть святой дух. Но это одно и то же. Подожди, не перебивай, я объясню, в чём заключается эта неточность, но давай лучше покинем этот бесполезный зверинец.

— А что делать с животными?

— Выпусти их, они больше не нужны. Нет, гоблина оставь!

Я сразу же отпустил замок. Кряхс вновь фыркнул и уселся в тени своей клетки.

— Тогда давайте, скорее расскажите мне, а уже потом выпустим зверей.

Профессор слабо кивнул и вышел из темницы. Я последовал за ним. Едва закрылась дверь, как мистер Глауб раскрыл дверь, ведущую в абсолютно новую комнату, в которой я никогда не бывал прежде. И, что самое главное, в ней находились окна. Окна! Мы были не под землей, а в каком-то доме. Я подбежал к окну и раздвинул занавески, и какого же было моё удивление, когда я обнаружил, что мы находимся в Элвенмуне, и чуть вдалеке виднеются башни Академии Магов и Волшебников. Судя по всему, мы были дома у профессора.

Меня захлестнула ярость.

— Мистер Глауб, какого черта весь этот цирк с переездом и поездками, если можно было просто пройти через дверь!?

— Потому что, Сэмми, — он говорил медленно, подчеркивая каждое слово, — Это вызовет подозрения. На улице слишком много людей, которые суют свои носы куда не следует. Много людей видело, что мы с тобой вместе сели в карету и покинули город. Это — прекрасное алиби.

— Но теперь мы так же внезапно появились в городе!

— Сэмми, исчезновение чего-то или кого-то вызывает куда больший интерес, чем появление.

— Но это же глупость!

— Неужели? Если из книги пропадет страница, это вызовет диссонанс, но если в книгу внесется лишняя страница, то это вызовет разве что ухмылку, не более. Ладно, возьмем другой пример. На представлении фокусников есть два вида трюков: появление и исчезновение. Разумеется, в большинстве своем фокусники — шарлатаны, которых природа обделила магией, но одарила харизмой и изобретательностью, потому большинство их трюков чистой воды иллюзии. Если фокусник спрятал свою ассистентку, зрителям будет интересно узнать, куда она подевалась. А если же фокусник достал из шляпы кролика, то ответ очевиден: кролик взялся из шляпы. Хотя я помню случай, что произошел на одной ярмарке в Мунстерне. Как там говорится? Факир был пьян, фокус не удался? Так вот фокус удался, да еще как. Потому что фокусник был настоящим волшебником, и на пьяную голову перепутал заклинание и вызвал из шляпы кракена. Вот шуму было! Тогда зрителям было плевать, откуда взялось это чудище, но лучше пускай оно поскорее туда вернется.

Я невольно засмеялся.

— Вот, уже лучше, — мистер Глауб сел в кресло, — Так или иначе, мы слишком долго пропадали в нашем убежище, да и тебе уже пора на учебу.

— А что на счет животных?

— Я их выпущу на волю, — пробормотал профессор, потирая виски

— А Кряхса?

— Кого?

— Гоблина.

Мистер Глауб взглянул на меня исподлобья.

— Ты узнал имя у гоблина?

— Ну да.

— Сэм, никогда не давай имена своим лабораторным животным, во-первых, нам банально не хватит имен, а во-вторых, давая чему-то имя, мы невольно привязываемся к объекту, — холодно проговорил профессор, — Вещи приходят и уходят, а память об их именах оставляет след в нашей хаотичной жизни. Не зная имени, легче переживаешь утрату.

Я ненавидел, когда мистер Глауб начинал пользоваться своими заученными фразами. Настолько сильно, что пропустил мимо ушей самое важное из сказанного. Бедный Кряхс…

Я сел в кресло, что находилось в комнате, и стал ждать. Мистер Глауб позвонил в колокольчик, и к нам вошла молодая горничная. Её выражение лица, как и у того старого извозчика, было безэмоционально, как у восковой куклы.

— Будь любезна, принеси нам чай.

Девушка поклонилась и исчезла за дверью.

— Все люди, что работают на вас, столь молчаливы? — спросил я.

— Да, не переношу шум, который они называют речью.

— А эмоции?

— А к чему они? Ты же не просишь от молотка, чтобы он при каждом ударе пищал? Он издает ровно тот звук, который тебе необходим, а также выполняет именно ту работу, которую от него требует.

— Но это же люди, — попытался протестовать я.

— Сэм, мы уже это обсуждали. Переспрашивают дважды либо глухие, либо недалекие.

— Но…

— Намек понятен? — отрезал профессор.

Я промолчал, и начал изучать комнату. Хотя, если говорить точнее, это был кабинет. Два кресла в центре, стоящие напротив окна, из которого открывается панорама города. Кресла выглядели так опрятно, словно были куплены накануне. Чуть в отдалении в углу стоял письменный стол. Мистер Глауб неоднократно говорил, что чувствует себя комфортнее, когда работает в углу. Якобы ничего не отвлекает, если, подняв глаза, видишь стену. Остальное пространство занимали высокие книжные шкафы. Если в библиотеке в нашем убежище были преимущественно тома по анатомии, то здесь хранились самые посредственные книги, которые хранились почти в каждом доме, хотя бы в одном экземпляре: право, история, романы, географические атласы и энциклопедии. На этом убранство комнаты и ограничено. Можно, конечно, отметить, что книги в библиотеке мистера Глауба были расположены по цвету, а не по алфавиту, но обоснование этому я не нашел. Разве что эстетическое удовольствие. На столе царил настоящий порядок. А если говорить точнее — в одном углу лежала стопка бумаг, а в другом перья в порядке возрастания. Там же лежала чернильница. Профессор принципиально отказывался от непроливайки, утверждая, что излишняя защита может стать причиной твоей смерти. Он приводил в пример сэра Жана Бати, который не смог уничтожить документ, когда к нему ворвалась стража. Дело было летним днём, потому камин был затушен, быстро проглотить пергамент не представлялось возможным из-за его плотности. Единственным выходом было залить его чернилами, и тут собака, непроливайка. Этот документ стал компроматом и из-за него Жана Бати казнили на рассвете за государственную измену. Забавная история.