Самым ужасным было то, что и Ооно, и Оонд, и Оонт умели пользоваться дверьми в нашем убежище. Это открытие было для меня настоящим шоком. При мне Оонд смог с помощью одной двери пройти из библиотеки в склад. Профессор говорил, что для открытия дверей нужно четко знать место, куда ты направляешься. Что же таится в подгнивших мозгах этих чудовищ?

Мистер Глауб всячески презирал провал в лице Оонт. Все заботы о Марле он поручил Фьори и Хью, и со стороны это было похоже на какую-то семейку из цирка уродов. И это определение очень хорошо подойдет, чтобы описать происходящее в будущем. Он испытывал своего рода теплые чувства к Ооно, наверное, как к своему, если можно выразиться, первенцу. И он слишком многое ему доверял

Однажды вечером я решил перед сном почитать и ради этого заглянул в библиотеку. Меня привлек шум, доносившийся за дверью в лабораторию. Я тихонько приоткрыл её и увидел, что мистер Глауб и Ооно наносят изображения для ритуала на стол, а Оонд, держа на руках Оонт, наблюдала за происходящим. Профессор обучал их правилам проведения ритуала, а если точнее — учил их самих проводить этот ритуал. Я не понимал значения этого обучения, ведь покойники были неспособны произнести слова заклинания. Ооно был немой, Оонд была слабоумна, а Оонт…

Моя челюсть отвисла, когда Марла, которая до этого издавала лишь коровье мычание, смогла повторить за мистером Глаубом заклинание. Что это, чёрт подери, значило!? Я покинул лабораторию, оставшись незамеченным.

На следующий день я смог застать профессора одного, пока наши реанимированные помощники питались на кухне.

— Мистер Глауб, вам не кажется, что Опытный Образец Номер Три стал умнее?

Профессор бросил на меня быстрый взгляд, в котором на мгновение читалась насмешка, а затем он пожал плечами и продолжил читать расшифровку нашей стенографии.

— А ты что думал, Сэмми? Мы же установили ей человеческий гипофиз.

— То есть вы хотите сказать…

— Что с помощью человеческого гипофиза, мозг коровы начал развиваться. Удивительно, не правда ли? У их тканей отсутствует естественная регенерация, однако мозг сумел эволюционировать.

— А есть ли этому какое-либо логическое объяснение?

Мистер Глауб откинулся на стуле и задумчиво взглянул на потолок.

— Логическое объяснение в мире, в котором существует магия? Это будет сложно, Сэмвайз. Раньше считалось, что законы алхимии нерушимы, а конкретно “если алхимику нужно что-то получить, то он должен пожертвовать чем-то равноценным”. Благодаря магии, границы алхимии расширились до небывалых размеров. Алхимаги, а именно так называют себя эти господа, научились призывать элементы, с помощью искажения пространства и времени. По факту им удается локально зацикливать временную петлю, сдвигая её в пространственной фазе тем самым дублируя те или иные элементы. Звучит баснословно, но примерно так можно интерпретировать их силу. Но эта техника находится под запретом и карается смертной казнью. Почему? Во-первых, ошибки могут привести к необратимым последствиям. Во-вторых, потому что бесчисленное копирование элементов (в том числе и редких) может обесценить валюту.

— Хорошо, а причем здесь наши мертвецы?

— Не мертвецы, а опытные образцы, Сэмвайз, — грубо поправил профессор, — Причем здесь они? Насколько хватило моих наблюдений, для их развития им необходимо питаться. Поедание мяса замораживает процесс гниения. По факту они едят, чтобы мясо внутри них гнило вместо них самих. Это звучит ужасно, но это так. Почему гипофиз начал изменять работу мозга коровы, несмотря на отсутствие регенерации, я объяснить не смогу. Быть может, тут еще причастен кристалл Анима, но я не могу быть в этом абсолютно уверенным. Я смог удовлетворить твое любопытство?

— Да, мистер Глауб, благодарю.

— А теперь оставь меня, — профессор поднял свою правую руку и задумчиво взглянул на ладонь, — Я размышляю над усовершенствованием печати захвата души.

— Каким образом?

— Увидишь, Сэмми.

Всегда злила, но в то же время привлекала его черта создавать разного рода интриги, играя на моем любопытстве. Едва я вернулся в свою спальню, как меня встретила троица опытных образцов. Я хотел было выйти из спальни, но Фьори взяла меня за ворот и опустила на кровать. Ооно заслонил своей спиной дверь. Все трое молча смотрели на меня, и подозрительно скалились. Наконец Оонт замычала.

— Му-у-у.

— Я не понимаю, что здесь творится. Мистер Глауб будет в ярости, если вы мне навредите.

Безрукая наклонилась чуть ближе, и уже ниже голосом проговорила:

— Му-у-учения бу-у-у-дут жда-а-а-ть бо-о-о-о-лтунов.

После чего все трое залились смехом. Оонд и Оонт звонким, а Ооно прохрипел. К ним даже присоединился Эрни, пропищав пару раз. После чего эта троица покинула меня, оставив на полу после себя следы крови.

Кто бы мог подумать, что мертвые способны сговориться? Сама идея уже звучит немного абсурдно, но если призадуматься над этим вопросом получше, то можно понять, что мертвых с живыми больше ничего не связывает. Они уже иную сторону мира, им уже нечего бояться, в отличие от нас.

Ооно, Оонд и Оонт уже сильно окрепли в своих телах. Оонд с легкостью пользуется каждой своей рукой независимо. Да, лишняя пара рук создает для неё некоторый дискомфорт, но Фьори с ними примирилась. Правда её словарный запас не пополнился новыми словами, из-за чего беседа с ней была ограничена. Ооно же научился примитивному языку жестов. По крайней мере я уже могу понять, что он хочет мне сказать. Еще бы, как тут не понять, когда он сперва бьет себя по груди, затем указывает пальцем на меня, а потом большим пальцем проводит по своему горлу. Тут особого ума и не нужно. Что же до Марлы, то она уже стала полноценно говорить. Кто бы мог подумать, что у мертвеца может быть столько желчи в словах! В каждом предложении сочилось столько яду, что и змеям не снилось. Лишь по отношению к мистеру Глаубу Оонт выражала почтение, называя его “Мастером”. Как она называла меня? “Червь”, “Насекомое” и многое подобное в этом ключе. Что же до мистера Глауба, то ему удалось улучшить печать захвата души. И этому достижению я уже не радовался.

Заметил я его успех случайно, за обедом. Нам редко удавалось поесть вместе, потому как профессор часто забывал о еде, пока занимался каким-то делом, но с развитием нашей троицы мертвецов, у нас стало появляться больше свободного времени.

Ели мы молча, потому что мистер Глауб был погружен в какие-то раздумья, то и дело поглядывая на свою правую ладонь. Наконец я не выдержал и спросил:

— Что у вас на руке, мистер Глауб?

Профессор бросил на меня холодный, и в то же время болезненный взгляд, от которого мне стало не по себе, а затем он протянул мне свою руку. На его ладони красовалась выжженная печать захвата.

— Мне удалось её улучшить, Сэм, — дрожащим голосом проговорил профессор.

— Почему вы её выжгли?

— Видимо что-то пошло не так, и печать стала меткой.

— И она работает?

Мистер Глауб прокашлялся и произнес заклинание. Печать на его руке стала алой. Лицо профессора невольно дрогнуло, и он опустил руку на мою грудь. Это была настоящая агония. Она пронзила всё мое тело разом. С чем её сравнить? Представьте ледяное лезвие, которое снова и снова проскальзывает по вашему бьющемуся серцу, и с каждым ударом вам становится всё больнее и больнее. Возникало чувство, что я горю, горю изнутри. Вся моя жизнь пронеслась перед моими глазами: сиротский приют, побег из него, вступление в Академию, знакомство с мистером Глаубом. Да, моя жизнь не столь ярка на знаменательные события, потому не вижу смысла рассказывать о них.

Закончилось всё так же быстро, как и началось. Мистер Глауб убрал руку с моей груди. Он что-то говорил, но я слышал его как будто из-под воды. Меня трясло, лихорадило, туман перед моими глазами всё усиливался. В моем горле пересохло, я умирал от жажды, я хотел пить. Последнее, что я помню, как мистер Глауб резко встал со своего места. Он был напуган. Я же потерял сознание и упал без чувств.