— У вас есть какие-либо предположения?

— Да, много, но если я их все озвучу, и они окажутся неверными, то я буду выглядеть глупо в ваших глазах.

— А вы так хотите мне понравиться?

Девушка промолчала, слегка прикусив нижнюю губу. Профессор усмехнулся.

— Попробуйте, я люблю послушать чужие рассуждения.

— Ну хорошо. Ваш молчаливый друг явно смотрит на меня как голодная собака на свежее мясо, — Ооно слегка фыркнул, — Парень… Как же тебя звали… Стивен, по-моему. Прости, если неправильно запомнила, у меня не самая лучшая память на имена.

— Меня зовут Сэмвайз, но для друзей можно Сэм, — обиженно пробормотал я.

— Да, Сэм, постараюсь запомнить. Еще раз прости за бестактность, и заранее извиняюсь за предстоящую прямоту. Сэм смотрит на меня как влюбленный мальчишка. Ха! Вон и румянец на щеках, я права!

— Тут просто душно!

— Не оправдывайся! — усмехнулась Аама.

Несмотря на её шутливый тон, она была очень сдержана на эмоции. Если и улыбалась, то уголками губ. Всю безмятежность лица компенсировали её глаза. Они были безумно эмоциональные, если можно так выразиться. Её взгляд всегда говорил о многом. Мистер Глауб мне однажды сказал, что душевность собеседника можно узнать по его глазам. Чем меньше их подвижность, тем малодушнее человек. Аама была способна многое сказать, разок подняв свою бровь, и это, не говоря о том, что её зрачки то и дело расширялись, в зависимости от испытываемых ею эмоций. Они сужались, когда она была встревожена, а расширялись, когда она была готова рассмеяться. Удивительная девушка.

— С этими господами всё понятно, но что ты скажешь про меня? — наконец произнёс профессор.

Какое-то время они молча смотрели друг другу в глаза, а затем девушка стала очень серьезной.

— Ты пережили сильную утрату. По всей видимости, потерял любимого человека. Ты смотришь на меня, но видишь не мои глаза. Исходя из того, что вы искали конкретно меня, осмелюсь предположить, что ты нашел некоторое моё сходство с утерянным человеком.

— Смелое заявление.

— Тогда почему ты отвел взгляд, когда я это произнесла? Извини, если задела за живое.

— Нет, — мистер Глауб улыбнулся, демонстрируя свои зубы, — Ты полностью права. Но зная всё это, почему ты согласилась пойти с нами?

— Потому что, Лауфман, вы были моим билетом к свободе, а я, судя по всему, вам нужна, и вы вряд ли захотите меня отпускать просто так.

Она говорила ровно, без малейшего упрёка. Мисс Вивант просто констатировала факт, ни более, ни менее.

— Ваша манера речи. Она сильно отличается от местного диалекта.

— Моими лучшими друзьями с детства были книги. Они мне дали гораздо большее, чем деревенщины вокруг.

— Вы бываете грубы.

— Неа, я просто прямолинейна. Не нравится — дверца открывается изнутри.

Никогда не слышал, чтобы кто-либо так дерзил мистеру Глаубу. Аама играла с огнём. С настоящим пламенем, но профессору это как будто бы нравилось. Да и мисс Вивант явно не пыталась задеть гордость своего собеседника, а лишь уязвить, вызвать его на эмоции. Но и мистер Глауб был не промах.

— Вы мне сейчас мстите за то, что я в библиотеке описал вашу жизнь?

— Скажем так, я не люблю демонстрировать свою слабость.

Мои веки стали тяжелыми. Я уже стал медленнее моргать.

— А чем это вызвано?

Тяжелый сладкий зевок, который привлёк внимание профессора. Он лишь загадочно улыбнулся.

— Ну, если хотите услышать, то я расскажу…

Но вот саму историю я не дослушал. Сон оказался сильнее.

Ближе к утру я внезапно проснулся. Я полулежал на Ооно, который скрестив руки на груди, не спускал своих глаз с девушки. Аама же спала на плече у мистера Глауба, который мечтательно улыбаясь смотрел куда-то в потолок, слегка приобняв девушку за плечи. Я прежде видел подобное выражение лица. Подобным образом Маяк смотрел на звёзды. По всей видимости, история мисс Вивант тронула профессора.

Я же моргнул и снова погрузился в царство снов без сновидений.

Проснулся я окончательно, когда мы уже находились на границе с Асанояке. По всей видимости, мистер Глауб ускорял ход нашей повозки, когда Аама засыпала.

Многие люди выглядят очень раздавлено поутру, но не мисс Вивант. Она проснулась, сладостно потянулась и с интересом выглянула в окно. Ей, в отличие от меня, это позволялось. Мы стояли в очереди из повозок, на право преодоления границы провинции.

— Никогда не видела границу так близко.

— А видела ли ты когда-нибудь пылающий шар в небе? В народе он именуется Солнцем.

— Ха-ха, очень смешно, — ответила Аама, однако улыбнулась. Она прикрыла глаза и подставила свое лицо солнечным лучам, — Когда долго живёшь во мраке, то начинаешь по-настоящему ценить такие мгновения. Мы можем выйти и подождать своей очереди на улице?

— К сожалению, повозку разрешено покидать только по приказу пограничной стражи. Если мы выйдем раньше, то они могут заподозрить чего неладного, и не пропустить нас.

— Хм, ну ладно, — Аама молча уставилась на зелёные равнины, — А какому дому принадлежат эти стражи?

— Стража границ собирается преимущественно из ронинов.

— Самураев, которые не присягнули ни одному дому?

— Именно.

— Разве это плохо, что они никому не служат? — вмешался я в разговор.

Аама и мистер Глауб сперва бросили на меня взгляд, а затем переглянулись между собой. Как я понял, они решали, кто объяснит мне в чём я не прав, и судя по улыбке профессора, он решил уступить.

— Том… — начала Аама.

— Меня зовут Сэм.

— Да, прости Сэм. Так вот, ронинами становятся не по собственному желанию. По факту тебя изгоняют из твоего Дома. Ты можешь податься в другие Великие Дома, но если и там не примут, то прямая дорога на границу.

— Или можешь отказаться от обеих перспектив и стать разбойником, — добавил мистер Глауб.

— Ну да, но разбойников я не беру в учёт, потому что они обычно долго не живут.

— Тоже верно.

— Это, конечно, хорошо, но почему самурай обязан принадлежать Дому? — не унимался я.

— Потому что, мой дорогой друг, — продолжил профессор, — Великий Дом дает привилегии, дает вес твоему имени. Когда ты воин дома, на тебя и смотрят по-иному. В то время как ронины, своего рода, бездомные. Ах да, многие самураи совершают самоубийство, чтобы не становиться ронинами.

— Странный народ.

— Они живут по очень древним законам.

— Слепое подчинение трактатам может очень дорого стоить современному поколению.

— Красивая фраза, Сэм, — сказала Аама, — Ты её сам придумал?

— Нет. Процитировал моего профессора.

Мистер Глауб довольно улыбнулся.

Очередь продвигалась очень медленно, наша спутница стала откровенно скучать.

— Лауфман, а что будет, если мы перейдём границу нелегально?

— Всё зависит от того, в руки какого Великого Дома мы попадём. Дом Буредо любят обезглавливать, Дом Аль-Каши любит накачивать подсудимого жидкостью, Дом Каминари предпочитает вешать, Дом Никия предпочитать сдирать с людей кожу, а Дом Мудаччи укладывают жертв на побеги бамбука.

— Да, эти господа знают толк в извращениях, — усмехнулась Аама, — А сёгун какого дома сейчас является тайсёгуном?

— Если меня не подводит память, то сейчас власть принадлежит Дому Каминари.

— А имя тайсёгуна…

— Дайдзин Каминари, правда ему уже давно за шестьдесят.

— Значит Великие Дома на пороге войны?

— Именно.

— Хм, досадно, — пожала плечами Аама.

Я чувствовал себя лишним в их диалогах и это меня сильно задевало. Это я всегда расспрашивал мистера Глауба об окружающих нас вещах! А теперь все вопросы задавала эта девица, да к тому же она и без того знает часть ответов! Я выглядел круглым дураком на её фоне. Ооно заметил моё негодование и лишь насмешливо покряхтел. Мне было ужасно стыдно за моё поведение, но я ничего не мог делать. Я чудовищно ревновал мистера Глауба к этой девушке.

Наконец настала наша очередь. Мы все вчетвером вышли из кареты, и нас заставили встать на колени в траву. Даже Ааму, несмотря на её длинное платье, заставили опуститься. Девушка с интересом изучала обмундирование стражи, чем явно смущала ронинов. Мистер Глауб договорился с капитаном стражи и нас преспокойно пропустили.