Замок, как и многие другие, построили в целях укрепления границы. Донжон [22] был окружен крепостной стеной, под ее защитой приютилась часовня. Крестьяне, зная, что закон обязывает сеньора их защищать, лепили свои лачуги у самого подножия крепостной стены, за которой всегда могли укрыться в случае нападения, и владелец замка обязан был их впустить, в противном случае ему грозили серьезные неприятности, вплоть до отлучения от церкви. Сам замок принадлежал графу де Ампурьяс, соседу и бывшему свату графини Эрмезинды; встречу в замке назначили с его молчаливого согласия, графиня уже не впервые разрешала свои тяжбы внутри этих стен.

Эрмезинда прибыла со своим эскортом накануне, а на следующий день, и это время было выбрано неслучайно, более многочисленный отряд Альмодис потребовал впустить их в замок. В шестом часу, после положенного отдыха, как договорились Роже де Тоэни и Жильбер д'Эструк, подготовили зал для встречи. В глубине установили два трона для обеих благородных графинь, а чуть ниже — сиденья попроще для их капитанов.

Между ними, лицом к тронам, поставили аналой, откуда епископу предстояло выполнять трудную миссию арбитра. С каждой стороны находились небольшие столики с письменными принадлежностями для двух писарей, чтобы составили истинную летопись событий. Стены украсили знаменами Жироны и Осоны, с противоположной стороны — Барселоны и Ла Марки. Как было оговорено ранее, рыцари обеих дам разоружились и вручили щиты и мечи владельцу замка. Капитаны и епископ заняли свои места, писцы взялись за перья. Все замолчали, ожидая появления графинь.

В черном платье, с графской короной на голове, величавая и торжественная, как и подобает особе ее ранга, в зал вошла Эрмезинда. Она с достоинством уселась на трон справа. Придворная дама набросила ей на плечи мантию, и графиня замерла на троне, безупречно прямая, положив правую руку на подлокотник. Альмодис решила выждать несколько минут, давая понять присутствующим, что именно она решает, когда войти в зал. Она прошествовала к своему трону с достоинством царицы Савской, в красном платье с серебристо-серой баской, ее волосы покрывала расшитая жемчугом сетка. Альмодис не сомневалась, что старой графине придется встать, чтобы поприветствовать ее. Но она ошиблась. Эрмезинда, вокруг которой хлопотала придворная дама, при виде Альмодис лишь едва повернула голову и велела пажу подать ей веер, а потом вновь отвернулась, не удостоив соперницу ни единым взглядом.

В зале повисла мертвая тишина. Никто не смел даже кашлянуть. Наконец, епископ открыл церемонию.

— Прошу всех встать, — произнес он.

По залу пронесся гул голосов, смешанный со скрипом половиц и шуршанием одежд. Потом вновь прозвучал голос священника.

— Начнем же наше действо с молитвы Святому Духу, дабы он просветил наши умы, наставил на путь истинный и помог принять верное решение в столь сложных обстоятельствах. Пусть щедрость духа и милосердие возобладают над суетной гордыней на благо христианства и всех графств, чьи представители здесь присутствуют.

С этими словами он возвел глаза к небу и пропел «Ангелус» хорошо поставленным голосом. Все подхватили слова молитвы.

Затем обе графини одновременно опустились на троны, зрители тоже сели — за исключением тех, кому не хватило места, а таких толпилось немало.

Священник начал переговоры словами о важности предстоящего соглашения и передал слово графине Барселонской. Та говорила сдержанно и негромко, как будто обращалась не ко всем присутствующим, а лишь к своей Немезиде, и сделала долгое вступление, прежде чем перейти к интересующей теме.

— Графиня, я присутствую здесь от имени вашего внука, графа Рамона Беренгера I, чтобы достичь соглашения по некоторым вопросам, от которых напрямую зависит будущее Барселоны.

Эрмезинда застыла, словно мраморная статуя; ни единый мускул не дрогнул на ее лице.

Альмодис между тем продолжала:

— Вы — графиня Жироны и Осоны, и прекрасно знаете, что после вашей смерти — да продлит Господь ваши дни на долгие годы! — оба графства перейдут к наследнику по праву рождения, то есть моему супругу. А потому ваш внук решил сделать вам предложение, которое я взяла на себя смелость передать. Во имя благополучия и процветания дома Беренгеров он предлагает вам еще при жизни отказаться от прав на эти графства и предлагает взамен внушительную сумму. Вы можете удалиться в один из основанных вами монастырей и вести душеспасительную и благочестивую жизнь, подобающую даме вашего возраста и заслуг.

В зале повисла гнетущая тишина. Альмодис молча и напряженно ждала ответа Эрмезинды. Та долго не раздумывала.

— Уважаемая сеньора, — произнесла Эрмезинда, давая понять, что не желает именовать Альмодис графским титулом. — Начнем с того, что титул графини Жироны и Осоны принадлежит мне по праву. Этот титул пожаловал мне муж, граф Рамон Боррель, в качестве свадебного подарка в тот день, когда попросил моей руки. Так что прошу передать моему внуку, что я отказываюсь принять это унизительное предложение, более того, в своем завещании я позабочусь о том, чтобы графства перешли к более достойному человеку. Человек должен быть достоин своего титула, пусть даже он получил его по наследству, а не благодаря собственным заслугам. Мой же внук не заслужил свой титул, более того, он его опозорил. Если ему угодно, чтобы Барселоной правила отлученная от церкви блудница, отвергнутая законным супругом, то это его проблема. Но я уж постараюсь, чтобы моих графств этот позор не коснулся.

Альмодис глубоко вздохнула, стараясь взять себя в руки: слишком много было поставлено на карту.

— В таком случае, поговорим о другом, сеньора. Ваш супруг, граф Барселонский, всячески заботился о благе своих подданных, и надеюсь, что вы тоже желаете им добра. Отлучение, которого вы добились для моего мужа, значительно подорвало его авторитет в глазах подданных, и ваш внук, который на самом деле вас глубоко любит, смиренно молит вас уговорить папу Виктора II отменить отлучение. В обмен на это величайшее одолжение Рамон готов признать ваше право на титул вдовствующей графини Барселонской — разумеется, чисто номинальный, и передать семьдесят тысяч манкусо на ваши благочестивые деяния.

Когда Альмодис огласила сумму, по залу прошёл глухой ропот.

Эрмезинда выдержала долгую паузу, чтобы привлечь к себе внимание всех присутствующих.

— Сеньора, вы оскорбляете не только меня, но и святую церковь, вынуждая ее слугу выслушивать подобные претензии моего внука. Этот оболтус возомнил, будто может откупиться от отлучения за семьдесят тысяч манкусо. Так вот, передайте ему, что его бабка, которая в годы его малолетства как львица отстаивала его права, никогда не опозорит себя участием в подкупе, как и в любом другом действе, связанном с куплей-продажей церковных таинств. Что же касается предложенных мне отступных, то я не нуждаюсь в его подачках: у меня есть все необходимо. Если же вы спросите мнения своих подданных, то поймете, что ко мне они питают гораздо больше уважения, чем к вам. Пусть каждый, кто не рожден властителем, увидит, сколь высокую цену приходится платить отлученному. Он станет изгоем, и никто из соседей не подаст ему руки.

— Я так понимаю, что ваш ответ окончателен, и никакой компромисс между нами невозможен? — спросила Альмодис, изо всех сил стараясь держать себя в руках.

— Ну почему же? — усмехнулась Эрмезинда. — Вполне возможен. Все зависит от вас.

— Я вас слушаю.

— Передайте Рамону, что его бабка согласна отказаться от титула и всех владений и удалиться в монастырь, чтобы до конца своих дней молиться о спасении его заблудшей души — при условии, что вы покинете его ложе, уедете из графства и вернётесь к своему семейному очагу, который никогда не должны были покидать.

Альмодис вскочила, как разъяренная тигрица.

— Мой семейный очаг — в Барселоне, рядом с мужем! И меня не интересует, что вы думаете по этому поводу.

— Боюсь, вы уже и сами не знаете, где ваш семейный очаг: в Арле, в Лузиньяне или в Тулузе, — ответила Эрмезинда с откровенным сарказмом. — Насколько мне известно, первые два вы покинули не по своей воле, зато от третьего удрали сами.