— Но зато когда он возвращается, вы с ним не вылезаете из постели.

Графиня вздохнула. Оглядевшись, не подслушивает ли кто, она наклонилась к самому уху дамы и прошептала:

— Лионор, я должна кое в чем тебе признаться. Знаю, я не должна говорить о таких вещах, и будь здесь моя мать, она устроила бы мне выговор. Но тебе я сказать могу.

— Я вас слушаю, сеньора. Вы же знаете, я буду нема, как могила.

— Видишь ли, когда мой сеньор супруг входит в меня, он весь полон страсти, но потом...

— Что потом, сеньора?

— Не знаю, как объяснить, но мне кажется, что для таких вещей требуется время, а...

Лионор выжидающе посмотрела на неё.

— Одним словом, вулкан его страсти извергается слишком быстро, не успев воспламенить меня. Думаю, именно так будет правильнее сказать.

Лионор на миг задумалась.

— Мне кажется, сеньора, у вас есть средство, чтобы справиться с этой бедой.

— И что же я могу сделать?

— Заниматься этим чаще, сеньора. Тогда ему проще будет держать себя в руках и он продержится дольше.

— Но, Лионор, что я могу поделать, если вижу его лишь от случая к случаю? Или мне вместе с ним отправиться на границу воевать с неверными?

— А ведь это неплохая мысль. Мужчины порой бывают такими странными. Но если он целый день будет биться с маврами, а ночью отдыхать, лежа на вас, не сомневаюсь, что вы вернетесь в Барселону с ребенком во чреве. Порой походное ложе в этом смысле намного лучше, чем пуховые перины.

Стремление родить сына стало для Альмодис навязчивой идеей, ведь чтобы упрочить своё положение, ей нужно было подарить графу наследника. Она пользовалась любым предлогом, чтобы свести к этой теме разговоры с Лионор, Дельфином и даже с падре Льобетом. Она просто не давала им покоя, донимая этими разговорами со свойственной ее характеру настырностью.

Дождливым утром, когда карлик помогал ей поливать цветы в зимнем саду, Альмодис подступила к нему все с теми же не дающими ей покоя вопросами.

— Скажи, Дельфин, как ты думаешь, что произойдёт, когда придет срок? Стану ли я матерью или по-прежнему останусь бездетной? Что тебе подсказывает чутьё?

Пронзительный голос карлика разнесся эхом под сводами зимнего сада.

— Я вам уже говорил тысячу раз, что мои видения всегда приходят внезапно. Иногда я вижу совершенно незначительные вещи и очень редко что-то действительно важное.

— Я это прекрасно знаю, но все же ответь, чего мне следует ожидать?

— Ну что ж, признаюсь, меня действительно не так давно посетило видение, вот только его не назовешь благоприятным.

— Ради всего святого, Дельфин! Скажи, что ты увидел! Разве не разгадал прекрасный Иосиф сны фараона, и разве его предсказания не сбылись?

Дельфин до сих пор не пришел в себя после жестоких слов графини, когда он после той ужасной резни при нападении пиратов, пришел к ней в каюту.

— Что ж, сеньора, если вам интересны видения труса, я расскажу.

— Послушай, Дельфин, я не собираюсь вымаливать у тебя прощения. Если решил прочитать мне нотацию, я поговорю с тобой иначе, чтобы быстрее дошло. Так что, если предпочитаешь услышать все те же вопросы после того, как получишь десятка два плетей, то за этим дело не станет. И уж поверь, после этого тебе будет не до каламбуров.

— Сеньора, вы назвали меня дерьмом и тварью в присутствии доньи Лионор.

— Я назвала тебя так, как ты в ту минуту заслуживал. Кстати, ты забыл, что ещё я назвала тебя трусом. Так что не выводи меня из себя и расскажи о своих видениях.

Карлик прекрасно знал, что он может себе позволить, а что — нет, а также понимал, что иногда может подурачиться, но уж если хозяйка заговорила серьёзным тоном, тут уж шутки в сторону.

— Видите ли, однажды вечером, вскоре после нашего приезда в Барселону, я перебрал местного вина — знаете, такого сладкого, оно называется москатель. Оно очень коварное, это вино: от него так и тянет ко сну, и вдруг я понял, что не в силах добраться до своих покоев, и уснул прямо где пил — в конюшне на тюках соломы. И тогда мне приснилось кое-что странное.

— Кончай тянуть кота за хвост, Дельфин, и переходи к сути.

— Ну хорошо, сеньора. Я видел вас и донью Лионор в вашем кабинете, а потом вдруг послышался чей-то пронзительный плач. В глубине комнаты — там, где лежат ваши пяльцы — стояла огромная колыбель, способная вместить нескольких младенцев. Вы с доньей Лионор наклонились над ней и увидели на дне колыбели два свертка. Откинув полог, вы обе застыли от ужаса, увидев, что один новорождённый до крови расцарапал другому лицо.

— И что же может означать этот бред?

— Ничего, сеньора. Вы меня спросили — я ответил. Вы хотели знать — и теперь знаете, это и было мое видение. Тем не менее, в моей памяти ещё сохранились видения, посетившие меня накануне встречи в лесу, когда мы заключили договор — помните? Я тогда сказал, что вам суждено продолжить династию, и думаю, сейчас как раз пришло время.

— Но для этого я должна стать матерью.

— Разумеется.

Графиня на мгновение задумалась, затем, проведя рукой по лицу, словно пытаясь сбросить невидимую пелену, спросила:

— Ну хорошо. Дельфин, ты никогда не упускаешь случая улизнуть из дворца, чтобы вволю пошляться по тавернам, харчевням и постоялым дворам, где собирается простой люд. Скажи, что в народе говорят обо мне? Любят меня или, наоборот, ненавидят?

— Госпожа, это зависит от того, кто говорит.

— Перестань напускать туман и отвечай прямо. От чего зависит?

— От личных качеств человека и уровня его культуры.

— В смысле?..

— Судите сами, сеньора: простой люд в графстве сильно напуган, боится, что столь желанному миру придёт конец, причём одни винят в своих страхах графа, а другие — Папу. Так вот, первое, в чем вас обвиняют — что вы легли под графа, не заключив должным образом брак, а второе — что не посчитались ни с кем и ни с чем, и этот поступок может иметь самые печальные последствия не только для вашей семьи, но и для всего графства. Однако все при этом хотят жить в мире с Богом, ради этого они готовы тратить деньги на молебны, поститься и перебирать четки, если от этого зависит мир в графстве и их собственный покой. Без мира нет торговли, и люди боятся, что, если из-за вас пошатнется авторитет власти, мавры вновь вторгнутся в Барселону, и тогда они потеряют всё. Многие люди, которые прежде даже не заглядывали в церковь, теперь не выходят из исповедальни. Да еще и попы, крича с амвонов, подогревают страхи, и люди готовы отдать последнее, лишь бы очистить души от греха. Им это кажется единственным средством добиться расположения Всевышнего, чтобы тот защитил графство от тлетворного дыхания ислама. К тому же у многих еще жива память о временах Аль-Мансура.

— Но как ты думаешь, если нас и правда отлучат от церкви, как это отразится на будущем графства?

— Что-то мне подсказывает, что никак не отразится, но священники всегда пользовались доверчивостью народа, грозя всевозможными карами ослушникам. Не забывайте, что подданные имеют право восстать против отлученного от церкви графа или даже монарха. Если же такое случится, начнутся беспорядки, торговля встанет, деньги обесценятся, город зачахнет. Не дай Бог, конечно, но если все же допустить подобное, то что для наших милосердных пастырей, служащих мессы в церквях, окажется важнее: сохранить мир в графстве или покарать кого-то за грехи? Деньги, и только деньги правят этим миром. Не думаю, что святому Петру, охраняющему врата рая, есть дело, какими манкусо брать плату за вход: сарагосскими или джафарскими.

— Ты даже не представляешь, как бы мне хотелось как-нибудь вечером выбраться вместе с тобой из замка и пообщаться с простым народом. Даже больше скажу: правители, которые во всем полагаются на советников, не желая услышать мнение подданных из первых уст, всегда плохо кончают.

— Тут вы правы, сеньора, но это безнадежная затея — едва ли вам удастся выйти из дворца незамеченной, ведь для этого пришлось бы обвести вокруг пальца вашу дуэнью, служанок и стражу.