Эрмезинда не двинулась с места.
— Монсеньор, еще в юности я усвоила, что никто не сможет поведать какую-либо историю лучше, чем непосредственный ее участник. Кроме того, мне известно, что единственный невосполнимый капитал — это время. Так что не волнуйтесь, проводите меня к понтифику и позвольте с ним побеседовать.
— Как пожелаете.
Гийем бросил на камергера виноватый взгляд, словно прося у него прощения за бестактность своей сеньоры, после чего тот их проводил на аудиенцию к Виктору II.
Властным жестом Биларди дал понять капитану гвардии, что сопровождение им не требуется, и направился впереди графини и епископа к внушительным дверям зала для аудиенций.
После того как дворецкий объявил о прибытии августейших гостей, створки открылись, и каталонцы оказались в великолепном зале.
Расстояние от дверей до трона было весьма значительным, раз в пять больше, чем ее собственном зале. Папский трон стоял на пьедестале, куда вели пять ступенек, под белым с золотом балдахином. Все это должно было внушить посетителям мысль о собственном ничтожестве и внушить желание немедленно опуститься на колени перед представителем Христа на земле. Виктор II предстал перед графиней во всем великолепии — в белоснежном облачении, с папской тиарой на голове, призванной напомнить простым смертным, что он — царь царей, самый могущественный человек на земле, и любая земная власть зависит от его воли.
Эрмезинда поднялась по ступеням, поклонилась понтифику а епископ Гийем опустился на колени. Папа протянул ей перстень для поцелуя, после чего, хотя ему было точно известно, кто пожаловал к нему в гости, позволил Биларди представить визитеров.
В зале воцарилось глубокое молчание, поскольку по протоколу разговор должен был начать Его Святейшество.
Зычный голос Папы эхом прокатился по огромному залу. Виктор II не был дипломатом, подобно Биларди. Обладая безграничной властью, он мог себе позволить сразу перейти к делу и не тратить времени на пустые церемонии.
— Я рад видеть вас, дочь моя, и благодарен за то, что вы так скоро откликнулись на мою просьбу. Наш слуга и друг епископ де Бальсарени оказался, как всегда, расторопен и компетентен. Давайте поговорим о том деликатном деле, которое так беспокоит нас всех. Позвольте спросить вашего совета, поскольку вы, как никто другой, знаете, что лучше для Каталонии, такого дорогого для меня места. А ваш внук, когда-то показавший свою храбрость в битве при Барбастро, теперь дал нам повод для беспокойства. Тот, кому надлежит быть истинным оплотом христианства в борьбе с сарацинами, не следует подавать дурной пример. Прошу вас, Эрмезинда, расскажите откровенно, что вы думаете по этому поводу, забыв о том, кто вы такая.
Графиня, будучи прирождённой дипломаткой и прекрасной актрисой, тяжело вздохнула и как будто даже всхлипнула
— Успокойтесь, Эрмезинда, — поспешил утешить ее Папа. — Ваш пастырь привык заботиться о своих овечках. Поднимите же вашу вуаль и не плачьте.
Графиня откинула с лица кружевную мантилью и посмотрела в лицо Папе.
— Благодарю, Ваше Святейшество, но когда слабая женщина, положившая все силы на то, чтобы отстоять истинную святую веру в борьбе с могущественными врагами, на закате своих дней видит, как ее собственная плоть и кровь ставит под угрозу все ее достижения, печаль ввергает ее в отчаяние.
— Дочь моя, нам известно о ваших несчастьях и потерях, но мы не станем этого терпеть. Более того, мы для того и отправили вам это письмо, чтобы окончательно убедиться в своих подозрениях. Расскажите же, как обстоят дела в Барселоне.
— Ваше Святейшество, если мы не найдём выхода, нас ждут безумные времена. Мой внук Рамон Беренгер охвачен порочной страстью к замужней женщине, супруге графа Понса Тулузского. Беда в том, что эта страсть может повлечь за собой роковые последствия для всей Септимании. Он собирается жить с ней во грехе, не стыдясь своих подданных и попирая все заветы святой церкви.
— Ну что ж, ничего нового вы мне не сообщили. Но все же позвольте уточнить: это уже произошло?
— Когда я уезжала, ещё нет. Но он уже тогда выгнал из дома Бланку де Ампурьяс, даму богобоязненную и добродетельную, с которой год назад вступил в законный брак. Но всего хуже то, что эта дама — дочь графа Уго, чьи владения граничат с Жироной, а мы с ним веками воевали. Подобное оскорбление непростительно, а я по милости внука оказалась в щекотливом положении, которым граф Уго не замедлит воспользоваться. К тому же политические проблемы на этом не кончаются. Простите, что не сообщала вам так долго, но граф Мир Гериберт, имевший дерзость объявить себя принцем Олердолы, у которого прежде не хватало сил, чтобы открыто выступать против нас, теперь, благодаря сложившейся в Барселоне ситуации, начнёт посягать на права другого моего внука, Санчо Беренгера, и попытается захватить Льобрегат. Поверьте, Ваше Святейшество, я просто в отчаянии!
Некоторое время Виктор II молча размышлял.
— Так что же вы предлагаете, графиня, и что может сделать Рим, чтобы защитить христианские чувства ваших подданных?
— Ваше Святейшество, я вынуждена обратиться к вам, поскольку прекрасно понимаю, чем подобная ситуация может грозить церкви. Думаю, именно вам надлежит отсечь пораженную конечность, чтобы гангрена не распространилась по всему телу. Именно вы, Ваше Святейшество, обладаете для этого орудием.
— И о каком же орудии говорит мне человек, столь близко знакомый с лучшими людьми Каталонии?
Эрмезинда тихо, но твердо произнесла:
— Об отлучении, святой отец.
Виктор II озабоченно нахмурился.
— Мне не хотелось бы этого делать, — честно признался он. — То, что вы предлагаете, слишком сурово, графиня.
— Последствия могут оказаться куда более суровыми, если сейчас не принять мер.
— А вы что думаете о предложении графини, Биларди?
Камергер, все это время благоразумно молчавший, ответил спокойно и дипломатично:
— Увы, если другие меры не подействуют, я тоже предложу подумать об отлучении. Гангренозную конечность всегда отрезают, как это ни жестоко, если нет другого средства спасти жизнь больного. Но следует хорошенько подумать, прежде чем прибегнуть к крайним мерам.
— А вы что скажете, епископ?
Гийем де Бальсарени задумался. Перед ним стоял нелегкий выбор — помочь графине или проявить себя милосердным пастырем. В конце концов он выбрал первое.
— Ваше Святейшество, не мне, бедному священнику, судить о столь важных делах, но раз уж вы спросили моего мнения, то я считаю, что церковь не должна допускать подобных преступлений в своей епархии. Какой пример мы подадим пастве, если начнем позволять подобное сильным мира сего? Если окажется, что это так легко сходит им с рук, все подряд начнут бросать жен.
Эрмезинда не замедлила воспользоваться поддержкой епископа.
— Судите сами, Ваше Святейшество: если вы отлучите от церкви моего внука и его любовницу, то дадите их подданным повод к бунту, а если властитель лишается поддержки вассалов, он бессилен перед лицом врагов.
— Хорошо, графиня, — подвёл итоги Папа. — Да будет так. Гийем, когда прибудете в Барселону, пришлите мне подробный доклад. Если наши подозрения подтвердятся, мы отлучим эту пару безумцев от церкви. И уж будьте добры, графиня, когда документ окажется у вас в руках, не забывайте, кто вам его пожаловал.
— Но, Ваше Святейшество... — вмешался Биларди.
На что Виктор II ответил:
— Сейчас не время для мягкотелости, кардинал. Слишком многое поставлено на карту, сама власть Папы может оказаться под угрозой. — С этими словами он повернулся к Эрмезинде: — Если ваши предчувствия подтвердятся, можете рассчитывать на мою поддержку и помощь.
— Вам никогда не придется сомневаться в моей преданности, — ответила она. — Клянусь Богом, я всегда была доброй христианкой, свято чтившей законы церкви. И умею быть благодарной.
— В таком случае, графиня, ступайте с миром, и да хранит вас Бог!
— С Богом, — ответила графиня.
