Далее Иван Дмитриевич велел вписать в духовную грамоту всех присутствующих, каждому из них поставить подпись и поцеловать крест на соблюдение его предсмертной воли.

Иван Дмитриевич знал, что, не составь он эту духовную грамоту, его удел отойдёт великому князю Андрею Александровичу как старшему в роду. А он не хотел этого, так как ненавидел князя Андрея и понимал, что только Данила Александрович исполнит его волю: не обидит оставшуюся вдовой молодую жену.

Когда все удалились и остался с ним только Юрий Данилович, Иван спросил его:

   — Ну, ты доволен, брат?

   — Да, — ответил тот. — Но Андрей, воротясь из Орды, взовьётся.

   — Знаю. Пусть его. Скажи отцу, чтоб наместником здесь тебя посадил, ты боярам моим и челяди поглянулся.

   — Хорошо, Иван Дмитриевич.

   — Положи меня рядом с отцом.

Князь Иван прикрыл глаза, прошептал:

   — Скорей бы уж... отмучиться...

Однако мучиться князю Ивану пришлось ещё две недели, до середины мая. Отпевали его в соборе Святого Спаса и там же положили рядом с отцом.

Со смертью бездетного князя Ивана и по его завещанию удел московского князя Данилы Александровича увеличился сразу вдвое. Москва, куда обычно отправляли самого младшего из семьи, вдруг начала равняться с великокняжеским столом Владимирским.

Такого возвышения Москвы великий князь Андрей Александрович не смог перенести. Явившись из Орды и узнав о случившемся, он возмутился:

   — Как это мимо великого князя распорядились нашим родовым уделом? Переяславль по всем законам должен быть моим, только моим.

И он немедленно отправился в Переяславль. По-хозяйски въехав на княж двор, который с детства считал своим, он стремительно вошёл во дворец и, увидев перед собой молодого Юрия Даниловича, спросил:

   — Ты что тут делаешь?

   — Меня отец прислал сюда наместником.

   — Х-ха-ха. Какое он имел право присваивать Переяславль?

   — Согласно последней воле Ивана Дмитриевича Переяславль стал московским уделом.

   — Какая ещё воля? Чего ты городишь?

   — Есть крепостная грамота.

   — Где она? Покажи мне её!

   — Она у отца, Андрей Александрович.

   — Почему не у тебя?

   — Потому что грамота составлена на его имя.

   — Ванька перед смертью совсем выжил из ума! — возмутился князь Андрей. — Разве ему не было известно, что Переяславль всегда был у старшего? Мне, только мне он должен был передать мою дедину. Это мой удел. Ты понимаешь?

   — Понимаю, Андрей Александрович, — согласился Юрий. — Но воля покойного... Её же нельзя переступать.

   — Я хочу видеть эту крепостную грамоту.

   — Но она в Москве.

   — Езжай в Москву. Пусть отец твой приезжает сюда, и мы разберёмся. И пусть везёт эту грамоту. Пока не увижу своими глазами, я Переяславль не уступлю. Езжай и скажи Даниле, что я выгнал тебя.

   — Но, Андрей Александрович, ты же тоже подписывал в Дмитрове ряд-докончанье. Там же все клялись не покушаться на чужое.

   — Мне Переяславль не чужой. Я тут родился и вырос. Это ты чужой здесь, твоя отчина Москва. Отправляйся.

Молодой конюх Романец, седлавший коня для Юрия, негромко молвил ему, подавая повод:

   — Юрий Данилович, вся челядь переяславская за тебя стоит и бояре тоже. Гнал бы ты его со двора.

   — Он, Романец, великий князь в Русской земле, и мы все в его воле.

   — Да знаю я, но надоел он нам как горькая редька. Знаешь, как его в народе дразнят?

   — Как?

   — Хвост Татарский. Так радовались, что к князю Даниле перешли, а тут его нелёгкая принесла.

   — Ничего. Всё уладится. Привезём ему заветную грамоту. Он согласится, куда денется.

Через неделю приехал в Переяславль из Москвы князь Данила Александрович.

   — Ну, где твоя грамота? — встретил его вместо приветствия вопросом великий князь.

   — Со мной.

   — Кажи.

   — Покажу, но не ранее чем мы соберём всех послухов, при ком писалась она.

И во дворец были призваны все свидетели — епископ, бояре и даже писчик, писавший грамоту.

И чем более их являлось в горницу князя, тем более мрачнел Андрей Александрович. Наконец процедил сквозь зубы:

   — Да у вас, вижу, здесь заговор.

   — Окстись, брат, о чём ты говоришь? — сказал князь Данила и, развернув, протянул ему грамоту. — Вот читай, при всех послухах читай завещание Ивана Дмитриевича.

   — Почему я должен читать? Что у вас, все неграмотные?

Данила Александрович пожал плечами, вздохнул, обернувшись к свидетелям, спросил:

   — Кто прочтёт?

   — Давай я, князь, — вызвался писчик.

Однако это не понравилось Андрею Александровичу.

   — Пусть прочтёт святый отче, — сказал он.

Данила подал грамоту епископу. Седой иерей принял грамоту и, отстранив её далеко от глаз, прочёл нараспев, как привык читать молитву. Потом не спеша свернул её и подал князю Даниле.

Великий князь, насупив брови, что-то ковырял ногтем в столе и долго молчал, наконец поднял глаза на присутствующих:

   — И вы всё подписали?

   — Да, — невольно хором отвечали свидетели.

   — Ступайте, — махнул рукой Андрей Александрович.

Но когда все ушли, он сказал князю Даниле:

   — И всё-таки это не по закону.

   — Ты опять за своё, Андрей.

   — Как ты не понимаешь, Данька, — вдруг почти со слезой начал Андрей, — я здесь родился. Здесь. Вот на этом самом месте. Вырос. И вдруг является сюда хозяином москвич какой-то. А? Это справедливо?

   — Но я же тоже родился здесь.

   — А посадил сюда Юрку-сопляка.

   — Юрий здесь наместником, пока привыкнет к управлению. Ты же тоже не сидишь сразу и в Городце, и в Нижнем, и в Новгороде, хотя владеешь всеми ими. Тебе этого мало? Так?

   — A-а, ни черта ты не понимаешь, Данила.

   — Я всё понимаю, Андрей. И считаю, Иван, Царство ему Небесное, правильно рассудил, что Переяславль Москве отказал.

   — Кстати, о Новгороде. Им владеть — всё равно что налима голыми руками держать. Того гляди, высклизнет. Сам знаешь. Даже отца выгоняли, хотя он выручал их не раз. Это я к тому, что говоришь, я владею Новгородом.

   — Но Городец и Нижний твои же. А Владимир чей? Тоже твой. Почему тебя бесит, что к моей Москве Переяславль присо вокупился?

   — Ты так ничего и не понял, — махнул рукой великий князь.

   — Я всё понял, Андрей. Всё. Ты хотел бы усилиться того более. А для чего?

И едва удержался, чтоб не спросить: «Татарам больше выход собирать?»

   — А ты для чего на Рязань руку протянул? — спросил, в свою очередь, Андрей Александрович. — Вторым Юрием Долгоруким хочешь стать?

   — Ну, с Рязанью я хочу союз заключить, — отвечал, несколько смутясь, Данила. В мыслях-то потаённых он хотел бы и Рязань к Москве притянуть, как и Переяславль. Да не получилось по задумке-то: у Рязани хозяин был — Константин Романович. Хоть он вроде в плену в Москве, а всё ж Рязань-то его. Вот если б удалось его уговорить написать такую же грамоту, какую Иван написал, тогда б никто не смог попрекнуть князя Данилу ни в чём. Но упирается князь Константин, боится: «Напишу, а меня тут же и проводят на тот свет».

А Андрей, почувствовав заминку в ответе брата, продолжал напирать:

   — Что-то долго ты с Константином-то рядишься. В поруб-то ещё не запер?

   — Да ты что? Али я злодей какой?

   — Злодей не злодей, а бояр-то его проредил. Скольким головы срубил? Не считал? Вот то-то. А меня судить берёшься.

   — Нас суд Божий будет судить, Андрей. Вот к нему нам бы готовиться надо. Я вот к возрасту отца подошёл, когда его Бог призвал, а ты и старее его уж. Пора нам, брат, на небо поглядывать. Пора. Из гроба-то уж не посмотришь.

   — Пока мы на земле, — заговорил мрачно Андрей, — на нас и земной судья найдётся.

С тем и разъехались братья. Андрей в свой Городец, Данила — в Москву, оставив опять Юрия в Переяславле наместником. И хотя Андрей Александрович и не признавал вслух своего поражения в споре за Переяславль, князь Данила считал, что убедил его. Просто самолюбие не позволяло великому князю сказать вслух: «Да, вы правы, владея по духовной».