«Впрочем, может, так и надо, мириться у родного, почти семейного собора, — думал Андрей, трогая коня. — Пусть он освятит наш мир».

Он думал, что брат встретит его у ворот или, в крайнем случае, у крыльца и они обнимутся. Но в воротах были лишь привратники, а во дворе подбежали конюхи принять от гостей коней.

Андрей вопросительно взглянул на Акинфа, тот догадался, что обеспокоило князя, сказал:

   — Дмитрий Александрович сказал, что будет ждать тебя в своей светёлке, Андрей Александрович.

«Уж не приготовил ли он мне встречу, какую когда-то Владимир Святой своему брату Ярополку[91]?» — насторожился Андрей. И, помня, что Ярополка тогда при входе варяги подняли на мечи под пазухи, пощупал незаметно боковые бляхи бахтерца, прикрытые синим кафтаном.

«Да нет. Эти не пробьют сразу. А там видно будет. Впрочем, чего заранее труса праздновать! Не посмеет он. Ныне не то время, за мной Орда стоит».

И уж совсем его успокоили слова Акинфа:

   — Дмитрий Александрович сказал, что мы-де не лицедеи, чтоб зевак тешить, с глазу на глаз в светёлке всё и решим.

«Что ж, пожалуй, он прав», — подумал Андрей, направляясь неспешно к крыльцу. Его встретил старик дворский, которого он помнил ещё молодым.

   — Олфим, ты ли это?

   — Я, батюшка Андрей Александрович, я, — разулыбался старик. Видимо, приятно ему было, что через столько лет признал его князь.

Это совсем успокоило Андрея.

   — Ну, веди меня, Олфим, по старой памяти. Вижу, всё внове понастроили, заблужусь ещё.

   — Да, батюшка князь, в татарский-то налёт почитай всё и выгорело. Один Спас и выстоял. Пойдём провожу.

Андрей поднимался за стариком по скрипучим ступеням крыльца, шёл переходами, пахнущими ещё смолой. Дверь в светёлку распахнул ему дворский, возгласив при этом:

   — Князь городецкий Андрей Александрович!

Дмитрий стоял у стола спиной к окнам. Переступив порог, Андрей молвил почти искренне, проникновенно:

   — Брат, — и пошёл к нему навстречу.

Впрочем, Дмитрий не сделал ни одного шага, так и стоял у стола. Андрей понимал, что старший, а тем более великий князь и не должен спешить навстречу младшему. А наоборот — младший должен идти и... «Что ещё-то я должен?» — и за три шага до брата его наконец осенило: «На колени». И он пал на колени и со слезой, прорезавшейся вдруг в его голосе, молвил:

   — Прости меня, Митя.

   — Встань, Андрюша, — сказал Дмитрий, вполне поверивший в искренность провинившегося. — Встань.

А когда Андрей поднялся с колен, обнял его, прижал забородевшее лицо к своему такому же. Шепнул в ухо:

   — Бороды-то мы с тобой нажили, а ума?

   — Да-да-да, — согласился Андрей.

   — Давай забудем всё, что было.

   — Да-да, Митя.

А в дверях стоял старик дворский и, глядя на встречу братьев, плакал.

   — Что стоишь, Олфим? — спросил князь Дмитрий, жестом приглашая брата сесть. — Ступай, распорядись пиром.

   — В гриднице? — спросил старик, отирая слёзы.

   — Ну а где ж ещё!

Дворский ушёл, прикрыв дверь. Братья сели за стол напротив друг друга.

   — Ну как доехал, Андрюша?

   — Спасибо, Митя. Хорошо.

   — Небось боялся? А?

   — Что ты, Митя. Что ж мне родного-то брата бояться.

   — Вот именно, — вздохнул Дмитрий. — Отец, поди, с того света смотрит, скорбит. А?

   — Конечно, скорбит.

   — Да, надо умерять Русь, утишивать. А то ведь татарва совсем оголит землю, обезлюдит.

   — Это точно, Митя, ты прав, — согласился Андрей, и глазом не сморгнув. Кто-кто, а уж он-то татар не раз приваживал.

И чтоб увести разговор от темы, для него не очень приятной, спросил: — Как твои дети? Сыны как?

   — Слава Богу, здоровы. Александра вот-вот женить буду. Уж и невеста сыскалась.

   — Кто такая?

   — А тверская княжна. Дочь покойного Ярослава Ярославича.

   — Как её звать-то?

   — Ефросинья.

   — A-а, вспомнил. Да-да, Ефросинья. Вот память стала.

   — Приезжал Святослав, брат её, мы уж всё обговорили. Съездит Александр в Орду, воротится, и поженим.

Разговор опять к татарам прибивался, и Андрей опять увёл его:

   — С Тверью породниться — это хорошо, всё спокойнее будет. Ты, никак, пир затеваешь?

   — Как же иначе? Примирение обмыть надо, чтоб крепче стояло. Помимо хмельного музыканты будут, и даже лицедеев нашёл. Так что всё ладом, брат, как полагается.

   — А Данилы не будет? Хорошо бы втроём собраться. А то когда ещё случится...

   — Данилы не будет. Звал я его. Отговаривается стройкой. Татары стены спалили, снова огораживает Москву свою.

«Что ж это такое, — подумал Андрей, — о чём ни заговорим, всё к татарам прибиваемся».

   — Ну что ж, пировать так пировать, — хлопнув с деланной радостью по коленке, молвил Андрей, в третий раз уводя разговор от нежелательных напоминаний: татар-то под Москву он приводил.

«Уж где-где, а на пиру-то, наверно, не станем поминать о них», — надеялся князь Городецкий.

Уловки его Дмитрий насквозь видел. Думал: «Чует кошка, чьё мясо съела». И это увиливание братца несколько раздражало его, даже злило: «Не хочет каяться, скотина».

В гриднице на пиру братья-князья сели рядом во главе стола, а уж от них расселись их ближние бояре, дружинники. Так что слева от Андрея сидел князь Дмитрий, а справа его любимый боярин Семён Толниевич, за ним Акинф и все прочие спутники. А от князя Дмитрия слева сели его бояре — Антоний и Феофан, а далее дружинники его старейшие, уважаемые. На другом конце стола, как раз напротив князей, примостился дворский, и не столь пития и веселия ради, сколь милой сердцу картины — зреть обоих Александровичей, примирившихся, возлюбившихся. Во весь пир старик почти не пил, а умилённо смотрел на князей, которых помнил ещё отроками, и отирал ладонью набегавшие слёзы радости: наконец-то помирились, слава Богу.

Первую чарку, конечно, за это и подняли, за примирение. Вторую за здравие мирящихся братьев. Когда застолье захмелело, повеселело, по знаку князя ударили гусли. На свободное пространство выскочил лицедей и начал так-то отчебучивать ногами, что невольно и гостей раззадоривал, и те под столом почали ногами подрыгивать, каблуками притопывать. А лицедей вдруг запел:

Смеётся застолье: ах лицедей, ведь точно подметил. Ну-к, чего он ещё отольёт? А тот, поддержанный одобрительным шумом, пел дальше:

Ну и ну. Качают восхищённо гости головами. Вот бы баскаки-то послушали, небось взвились бы. Впрочем, и хорошо, что их нет, а то б этого лицедея мигом вздёрнули на перекладину. А плясун не унимался:

Отплясал лицедей своё, скрылся за завеской под одобрительный гул застолья.

— Хм, — хмыкнул Андрей, — смел парень-то, смел, кабы башку-те не потерял.

   — А что ему терять, тут все свои, — сказал Дмитрий. — И потом, лучше уж костерить их словами, чем хлудьем. Забыл вон при отце, когда на Суздальщине баскаков перебили, чем кончилось? Если б не та резня, может, и отец не помер бы. Почитай, целый год в Орде отмаливал грехи мизинных.