Песня девятнадцатая Жизнь — как мед, сладка, Смерть — как желчь, горька, Ханский плен — Что могильный тлен, Горше смерти злая тоска. Кто погиб за народ — блажен. Степь весенняя — хороша, Хороша, пестра и светла… Но еще метель мела, Степь еще нема и бела, И страшна была. Суртайша Торопился в город Мушкил И, полуослепших от слез, Гнал саркопцев… Пушистым льдом Цепи их покрывал мороз, Ветер их опалил огнем, Смерть над ними склоняла лик… И однажды, меркнущим днем, Хан столицы своей достиг. Сотни сотен голов скота Суртайша с разбою пригнал, Много пленных в свои места Он перед собою пригнал; Много утвари золотой, Много шелка-парчи привез, И от радости выл, как пес, И великий устроил той. И на той батыров позвал, И стрелков позвал, и борцов, И дутарщиков, и певцов. Пировал и торжествовал, Ликовал Суртайша — бахвал, И сказали гости ему, Поглядев на пленный народ: «Суртайша, скажи, почему Не народ У ворот, А сброд? Эти люди больны, бледны, Босы, полуобнажены, Лица — ветром опалены, Руки — зá спину сведены. Ты позвал нас в Мушкил на той, Мы похвалим твой дастархан [11] — В чем, скажи вперед, пред тобой Провинились они, о хан? Разве этот мирный народ Мог бороться с твоей ордой? Плач сирот тебе нипочем, И певец тебя назовет Кровопийцей и палачом. Отвечай, Суртайша, не трусь: Разве человек — это гусь? Подстрелю его, Ощиплю, Изрублю его, Посолю, Испеку, мол, и есть примусь? Ты и нам, неправедный хан, Жизнь устроил хуже тюрьмы. Испокон веков Астархан [12] — Рыбаки — бороздили мы; Скотоводы — свои стада Мы пасли в привольных степях, А с тобою — пришла беда, Привела за собою страх. С наших обнаженных степей Ты не сводишь несытых глаз. Тяжко нам под пятой твоей, Ты поборами душишь нас. Рыбаков ты лишил сетей, Скотоводов — Последних стад, У голодных наших детей Отнял ты ягнят и козлят; Кровь с мечей Твоих палачей Хлещет с шумом, как водопад. Мы — народ калмыцкий, Ты — хан, Мы — душа и плоть, Ты — шайтан, Вот что про тебя говорят. Отпусти саркопцев, не то К праотцам отправишься в ад!» Обезумел калмыцкий хан, Услыхав такие слова; Стала у него, как шаман Под венцом, трястись голова, Заплясал язык между губ, Засверкали волчьи клыки, Посинел Суртайша, как труп, Выронил бунчук из руки, Ловит воздух открытым ртом, Словно сом На песке сухом. Отдышался хан, заорал: «Я на той вас, кажется звал, Вы же, выродки, ишаки, Распускаете языки!» Крикнул Суртайша: «Палачи!» Гикнул Суртайша: «Палачи!» И умылся кровью народ, Льющейся и днем и в ночи. А когда утомился хан, Под престол повалился он И заснул… И увидел сон. Хан проснулся — Темен дворец. Ужаснулся: «Ужель конец?» Разрывает вóрот рука, Кровь клокочет, Слюна горька, Бьется в горле тугой комок… С пола встал, на ложе прилег. Но не спится хану никак, Все клубится кровавый мрак, А в ушах неотступный звон… Звон темничных ключей, Звон цепей, Звон мечей… И призвал гадателя он И сказал: «Этой ночью мне Сам шайтан явился во сне. Душит, Мучит, Мясо крошит, Ногти рвет И кости крушит. Вдруг я вижу птицу-орла: По лицу меня полоснув, Плещут яростные крыла, Пред глазами — Раскрытый клюв. Чудище потом приползло, Голову мне стало глодать… Кликнул я родимую мать — Ни души кругом, как назло. Тут мне руки-ноги свело, Пот холодный хлынул рекой… Что за сон ужасный такой?» Побелел гадатель как снег, Взял кобыз дрожащей рукой, С ханом затворясь ото всех, — И пошел крутиться юлой, И глазами дико вращать, И по-страшному верещать. А когда вошел в него джинн, Он издал пронзительный стон И воскликнул: «Мой господин! Я могу разгадать твой сон! Могучий властитель затеял войну, Саркоп разорен, и саркопцы в плену, Тебя неотмщенные слезы сирот Душили, когда отошел ты ко сну. Орел распростер над тобою крыла. Премудрый мой хан! То не птица была: Отвага саркопских батыров тебе Представилась в грозном обличье орла. Батыры тебе отомстят, отомстят, Они, как самум, на тебя налетят, Их кони крылаты, их копья остры, Щиты и кольчуги, как солнце, блестят. А чудище — черная совесть твоя, Она и глодала тебя, как змея. Прости, о пресветлый, раба твоего, — Он плачет, кровавые слезы лия…» На себе халат Разодрав от горла до пят, Хан рычит, И дворец дрожит, А гадатель навзничь лежит, И протянут ко лбу его Желтый указательный перст, Гневом хан объят, Красный зев отверст Шире адских врат. Люди говорят, Что и утром хан бушевал, Что и в полдень ярился он, А в обед палача позвал, И гадатель был умерщвлен. День проходит, другой идет, Хан меж тем не ест и не пьет, Хан не ест, не пьет и не спит, Бьет, как в бубен, в свой круглый щит — И военачальников рой На тревожный призыв спешит. Суртайша говорит им так: «Хочет враг Мой ханский очаг Ханской кровью моей залить, Мозгом ханских моих костей Волчий голод свой утолить, Дорогих моих сыновей Отчего престола лишить. Будто я не великий хан, А дитя колыбельных лет, Будто наш воинственный стан Бледной немочью обуян И в Мушкиле батыров нет… Слушайте мой ханский фирман: [13]„Собирайте мои войска, И да будет спутником вам Слава моего бунчука: Послужите мощи моей, Мчитесь вихрем по берегам Астархана — венца морей — И, достигнув Дербент-горы, Ждите: скоро нагрянет враг. Стойте под горой до поры, От горы назад — ни на шаг. Я изменников не прощу, С трусов по три шкуры спущу, Страшной пыткой буду пытать, Страшной местью отомщу“». И войска на Дербент пошли. Содрогается грудь земли, Ходят вихри, вьется снег, Ничего не видать вдали… вернуться Дастархан — скатерть; в переносном смысле — угощение. |
