«Красавицами полон мир…» Красавицами полон мир, Желанной кажется любая: Одна — разряженный эмир, И подлинный везир [119] — другая. Я знаю женщину одну: Жует, когда я ни взгляну, Всегда грустит по казану. Не съела бы тебя такая! Нежна другая и стройна, Да веки слиплись ото сна; Всегда как пьяная она; Целуется — и то зевая. А с третьей — веселей житье, Но лучше избежать ее: Зеленым белое тряпье Она латает, как слепая. К четвертой рвется молодежь; Одним словцом ее зажжешь, А приглядишься к ней — и что ж? Повадка, скажешь, плутовская! Посмотрит на шитье одна — И шить научится она; А та, лицом черным-черна, Идет, коровой выступая. У той душа поет, дыша, Да кости тоньше камыша; У этой — в плоть ушла душа, Как ложка, в тесте утопая. Страшись, болтунью в дом пустив, Бранить, ее поколотив; Она пойдет насупротив Трещать, как мельница пустая. Но где-то есть еще одна; Жизнь без нее, как ночь, темна. Тебя с ума свести она Придет, прекрасная, как майя [120]. С ней жизнь прожить — казны не счесть. Обезоружит лесть и месть, В дом принесет почет и честь Твоя подруга дорогая. Судьбою все предрешено. Грядущее для нас темно. И вас и Кемине — равно Дурманят розы, расцветая. «Твой лик белоснежен, кудрей твоих свойство…» Твой лик белоснежен, кудрей твоих свойство — Поспорив, бои затевать с ветерком. И землю и небо сожжет беспокойство, Присущее розе с ее соловьем. Влюбленному стыдно прибегнуть к обману. Я храбр, я гадать о грядущем не стану. Идешь — я томлюсь по высокому стану, Идешь — я напрасным пылаю огнем. Нет средства у знахарей самых умелых От яда, что ты посылаешь на стрелах. Три полных, три тонких, три черных, три белых — Двенадцать свидетельств о чуде одном. Спрошу — ты откуда? Не даст мне ответа. Не дочь ли народа сокровище это? Томит меня родинка, счастья примета, На яблочной коже над розовым ртом. Твой раб, я осмеян друзьями твоими. Я ночью стою за дверями твоими. Я круто посолен речами твоими; Я мертв; я изрезан твоим языком. И прав Кемине: велика твоя сила. Ножами ресниц ты мне сердце пронзила. Ты в уголь горящий меня превратила… Карминное платье на теле твоем! Влюбленный
Я влюблен, молчать не могу, Плачь, певец, онемей в тоске! Я заснуть опять не могу. Роза! твой соловей в тоске. Я — стремянный, ты — на коне. Я — бедняк. Наклонись ко мне. Я тебя по твоей вине Жажду втрое сильней в тоске. Мир стране своей возврати. Укажи мне свои пути. Руки нежные опусти И меня пожалей в тоске. Живописцы нашей земли Дорогой кармин извели — Розу воссоздать не могли. Ты мне солнца светлей в тоске. Ты отвергла любовь мою. Я вина твоего не пью. Узнают меня по тряпью. Я брожу средь людей в тоске. Ты приходишь только во сне, Не смеешься для Кемине И не спросишь ты обо мне У подруги своей в тоске. «Стройная мурчинка поведет плечом…» Стройная мурчинка [121] поведет плечом, И влюбленный ляжет под ноги ковром. Частый гость помянут не бывал добром, — Ты одна отрада знатока седого. Пусть арчу [122] ограбит первый холодок, Пусть уронит роза алый лепесток, Не беда, что башни рушит глупый рок, — Забывать не надо знатока седого. Смоляные косы — жертва седине. Я — напоминанье о былой весне. Я — твоя удача. Приходи ко мне, Что бежишь от взгляда знатока седого? Отвергать не надо этих слов простых. Кемине толкует о мечтах своих. Много в мире добрых, много в мире злых. Покидать не надо знатока седого. Красавица Глядишь на розу и на соловья, Красавица, твои глаза мне нравятся. И если жертвы ищет речь твоя, Я стану жертвой: говори, красавица! Ты — в красном, ты — в зеленом с серебром, Твой тонкий стан охвачен пояском. Ты — уточка, а сердце бьет крылом, Оно, как сокол, за тобой отправится. Когда мы вместе — сад вокруг цветет. Придет разлука и меня согнет, И каждый месяц превратится в год, И каждый день мне месяцем представится. Тебя отымут — Кемине конец. Ты снов моих и слов моих творец, Ты красоты чудесный образец, И даже песня о тебе прославится. вернуться Мурчинка — представительница небольшого туркменского племени мурчили. вернуться Арча — среднеазиатский вид можжевельника. |
