Дождь грянул наконец. Он длился,
Как птичья песнь. Он так плясал
И так старался, так резвился,
Что мир окрест преобразился
И засверкал, как бальный зал.
Гром, как державинская ода,
По крыше ямбом грохотал;
В поселке ожила природа,
С омытых листьев пыль стекла,
И блеск хрустального стекла
Приобрели углы и грани
Прекраснейшего из числа
Неисчислимых мирозданий.
Ушли Стрелки-Громовики,
Дождь перестал. Переходили
Потоки вброд и воду пили
В кустах смородинных жуки,
И без мучительных усилий
Росли грибы-дождевики.
Хозяйка наша в это время
Сидела в комнате своей.
Ее не тяготило бремя
Былых томительных ночей
И дней безрадостных. На темя
И стан ее, согнав печаль,
Слетела розовая шаль
Спокойствия и упований,
Хозяйке неизвестных ране.
И что теперь ей до того,
Кто спит с женою на диване,
Не видя больше никого?
Она не держит на заметке —
Ушел певец или пришел, —
Повержен ревности престол:
Перед лицом хозяйки в клетке
Поет и прыгает щегол!
Он для нее слагает стансы,
С утра впадает в забытье,
И в забытьи поет романсы,
Танцует танцы для нее.
Щегол хорош, как шелк турецкий!
Чуть он прищелкнет:
— Цо-цо-цо! —
Заулыбается по-детски
Порозовевшее лицо.
Прищелкнув, засвистит, как флейта:
— Фью-фью! —
И глянет: каково?
Чтó басовитый голос чей-то
В сравненье с дискантом его?
Чушь, чушь!
А в комнате порядок,
Блестит зеркальным огоньком
Комод с фарфоровым котом,
Натерты крышки всех укладок
Полировальным порошком;
Кругом крахмал и ни пылинки,
А что за платье в будний день!
А розочки на пелеринке —
Как было вышивать не лень!
Ах ты, щегол, колдун, волшебник,
Носитель непонятных сил!
Какому ты — живой учебник —
Хозяйку счастью научил!
С тобою белый день белее,
А ночью белого белей
Свободно плещут крылья феи
В блаженной комнате моей.
Говори, струна со струной,
Пой, кобыз
[5] громозвучный мой,
О родной стороне,
О седой старине,
О делах старины седой!
Звездный кружится небосвод.
Вслед за годом уходит год.
Вслед за родом уходит род.
Вслед за словом слово идет.
Зиму побеждает весна.
Дивно преображается степь.
Кони ржут, звенят стремена.
Травами украшается степь.
Расселяются племена.
Умножаются города.
В стародавние времена,
В незапамятные года
Жил в Саркопе-городе бай,
Знаменитый на целый край.
Был богат и годами стар
Именитый бай Аллаяр.
Накопил он много добра;
Он пометил знаком своим;
Горы золота-серебра
Под руками его росли;
Тучный скот четырех родов
Тьмы покорных ему рабов
На поемных лугах пасли;
Старый бай шестерых сынов —
Удальцов
И сорвиголов,
Приумножив свой род, имел
И, на зависть отцам другим,
Дочь красавицу Гулаим —
Цель забот своих и щедрот,
Сердца верный оплот — имел;
И росла день за днем она,
Как среди облаков луна,
Словно ловкая лань, легка,
Словно ивовый прут, гибка.
Мы сравним
Красу Гулаим
С талисманом золотым.
Было ей четырнадцать лет.
Весть о ней облетела свет:
Гулаим — как пери была.
Речь — неспешная,
Стан — стрела,
Рот — наперсток,
Румянец — мак,
Косы — змеи,
Зубы — жемчуг,
Стыдливый взор,
На голове — золотой убор.
Была и скромна и стройна Гулаим,
Джигитов пленявшая взглядом одним,
И слава о дивной ее красоте
Как гром прокатилась по странам земным.
Блеснет ли ее золотое кольцо,
Сверкнет ли ее молодое лицо,
Джигиты готовы и славу и жизнь
Отдать за ее дорогое словцо.
Она поначалу не знала сама,
Что каждого встречного сводит с ума.
Когда открывались глаза Гулаим,
В рассвет превращалась безлунная тьма.
Была Гулаим как стоцветный венок,
И если бы солнечный пламень поблек,
Лица ее луноподобного свет
Залить бы до края вселенную мог.
Словно горя на свете нет,
Гулаим, не зная забот,
Прожила пятнадцать лет;
Как пошел шестнадцатый год —
Пыль клубится, и кони ржут,
Сваты в юрте уж тут как тут;
У высоких ее дверей
Больше негде ставить коней,
И конями площадь полна.
Байский сын ли за Гулаим
Заплатить намерен калым, —
Усмехаясь в ответ, она
Выпроваживает послов,
Не сказав и нескольких слов,
С малых лет Гулаим была
Несговорчива и смела.
День настал, когда Гулаим
Сорок девушек созвала;
Научась на любой вопрос
Без запинки отвечать,
Поклялась Гулаим: без слез
И без страха врага встречать,
Поклялась: прекрасных волос
По плечам не распускать,
Настоящим джигитом стать,
Храбрецам-джигитам под стать.
Пожелала Гулаим
Разлучиться с отцом родным,
Жить от братьев милых вдали.
И любимой дочери в дар
Престарелый бай Аллаяр
Отдал остров Миуели.
И, в поступках своих вольна,
Возвела кибитку она
Посреди своей земли
И двенадцати —
Из числа
Аллаяровых мастеров —
Повеление отдала
Стену выстроить,
Вырыть ров.
Встала бронзовая стена,
Ров глубокий пред ней пролег,
Кузнецы из чугуна
Крепкий выковали порог.
Как взялись мастера за труд —
Льют свинец,
По железу бьют,
Сталь куют
И песни поют.
День проходит,
Проходит год,
Год проходит,
Идет второй —
И готовы створы ворот,
Изукрашенные резьбой,
Удивительной высоты,
Ослепительной красоты.
Чтобы им из века в век
Охранять Миуели,
Триста тридцать человек
Подымать ворота пришли;
Приклепали к створам замóк
О пяти золотых ключах;
И тогда с весельем в очах
Подошла к воротам стальным
И замкнула их Гулаим,
Повернула в замке все пять
Золотых чеканных ключей,
Отдала приказ распахать
Все холмы на земле своей,
Из быстротекущей реки
Воду щедрую провести,
На седые солончаки
Удобрения привезти.
Быстро дни за днями прошли.
Превратился Миуели
В несравненный зеленый сад:
Розы алые расцвели,
Соловьи засвистали в лад,
И — венчающие труды —
Созревающие плоды
Отразились в глади воды.
Полюбив неробкой душой
Шум и удаль игры мужской,
С козлодранием и борьбой,
Повела за собой
Подруг
На широкий зеленый луг,
Завязала потешный бой.
Кони быстрые горячи,
А в девичьих руках — мечи.
Вот разумница Гулаим
Говорит подругам своим:
«Плачу я, подруги, плачу — слезы лью.
Снег пойдет зимою в дорогом краю.
Сорок вас, подруги, сорок милых мне,
И от вас тревоги я не утаю.
Добрый конь арабский бросится в полет,
Из-под черной гривы заструится пот…
Что ж теперь почуял конь мой Актамкер?
Все дрожит, косится, крепкий повод рвет…
Ночью слышу частый стук его копыт,
Звучно камень черный под конем звенит,
Отчего ушами Актамкер прядет?
Почему на месте конь мой не стоит?
Актамкеру плетка больше не страшна,
Добрая хозяйка больше не нужна.
Отчего, скажите, конь копытом бьет,
Почему дрожит он и не ест зерна?
Почему сегодня быстроногий мой
Не остановился конь перед стеной?
Птицей через стену он перелетел,
Чтобы там, на воле, мять ковыль степной.
Может быть, он чует приближенье бед?
Мне тревога злая застит белый свет.
Если не сегодня, то уж не поздней,
Чем под вечер завтра, дайте мне ответ!»
Стали держать совет,
Услыхав такие слова,
Сорок девушек удалых.
Как под зимней бурей трава,
Загорелые лица их
Пожелтели от крепких дум.
Но ответ не пришел на ум
Ни единой из сорока.
Оседлали они коней —
Мол, родная степь широка,
Не найдется ль разгадки, в ней?
Из сорока девиц
Самой младшей была
Смуглолицая Сарбиназ.
Ни одна из старших сестриц
Вровень стать не могла
С младшей сестрицею — Сарбиназ.
Из сорока соколиц
Самой смелой была
Соколицею Сарбиназ,
Сарбиназ —
Отрада глаз —
В каждом споре была права,
Словно жемчуг были слова
У разумницы Сарбиназ.
На родном
Раздолье степном
День и ночь провела в седле,
Стала девушкам вожаком
И назад в предрассветной мгле,
В благодатный, прохладный час
Привела подруг Сарбиназ;
И, поклон Гулаим отдав,
В ясной памяти удержав
Всех вчерашних вопросов нить.
Взор потупила Сарбиназ.
Гулаим дала ей приказ
Без утайки все говорить;
Та, скромна и взором светла,
Вот какую речь повела:
«Я весною цветы соберу в саду,
Я вослед за тобой и на смерть пойду.
Принесла я ответ тебе, о сестра,
Хоть большую тебе он сулит беду.
Ты за дело взялась, как прямой батыр.
Ты готовишься к битвам, хоть любишь мир.
Чтоб клинки не заржавели, ты в ножны
Терпеливо втираешь смолу и жир.
Ты подругам вручила мечи, уча
По-мужски нападать и рубить сплеча,
Чтобы дорого враг нашу кровь купил,
Не ушел от девического меча.
Так разумно ты действуешь потому,
Что грядущее зримо порой уму.
Принесешь ты спасенье от рабства нам
И отечеству милому своему.
На крутом берегу Ак-Дарьи живет
Хан калмыцкий, терзающий свой народ.
Ровно через шесть лет грабежом-войной
На Саркоп этот хан Суртайша пойдет.
О трех тысячах юрт ак-дарьинский стан.
Тьмы батыров помчит за собою хан.
Он осадит Саркоп; загремят бои,
Хлынет красная кровь из горючих ран.
Будет крупною дрожью земля дрожать,
Будут кони усталые громко ржать,
На гнедом скакуне твоего отца
Будет черный чекмень в день беды лежать.
Ты наденешь кольчугу, подымешь меч,
Сорок дев поведешь по дороге сеч,
Будут звонкие стрелы железо рвать,
Будут головы вражьи катиться с плеч.
Но когда по золе, по родной земле
Кровь рекой разольется в кромешной мгле,
Не споткнется о трупы твой верный конь,
И удержишься ты в боевом седле.
Конь ушами прядет и копытом бьет,
Чует сердцем стремительных стрел полет,
Слышит ржанье калмыцких лихих коней —
И не хочет зерна, и воды не пьет.
Вот и все, что я знаю, сестра, мой свет,
Я даю на вопросы прямой ответ.
За недобрые вести прости меня.
Мне от горьких предчувствий покоя нет».
И, подругой младшей горда,
Гулаим обняла тогда
Прозорливую Сарбиназ,
И вложила по связке роз
В обе смуглых ее руки,
И, целуя в обе щеки,
Милой умницей назвала,
В юрту белую повела
И ее усадила там,
И сложила к ее ногам
Ворохá нарядов цветных —
Ярко-красных и золотых;
Обошла с корзиной сады,
Принесла подруге плоды;
Остальных, стоявших вокруг,
Угостила медом подруг;
Подарила всем сорока
Платья, радующие глаз;
Нарядила подруг в шелка, —
И поставила выше всех
Прозорливую Сарбиназ.
И счастливую Сарбиназ
Прославляли сорок подруг,
Пели песни, венки плели
Из цветов родимой земли,
За крепостной
Крепкой стеной
В белых юртах Миуели
Отдыхая перед войной.
