Вот пришла и эта весна Вот пришла и эта весна, Просыхают отроги горные, Тает снег об-он-пол горы, Потемнели дороги торные. Мечется Арагва, кипят Пшав-хевсурские воды стылые, Плачут, будто в могиле брат, А сестра скорбит над могилою. Выглянул фиалкин глазок, Как сноха над фиалкой — чадуна [132], А невестка хмельным-хмельна, Дол кругом — как праздник негаданный. Разукрасила мир весна Где листвой, где цветами нежными. Только сердце мое мертво, Только сердце мертво по-прежнему. Ворон ворона окликает На Эльбрусе ворон ворона Окликает с камня седого: «Просыпайся, брат, подымайся, Время крылья расправить снова. Пролетал я над долом давеча, Ружья громыхали в Кахети, Полегли в траву луговую Матерей любимые дети. Я — вперед, ты за мною пó следу, Нам с тобой лететь недалече, Очи выпьем у недоумков, Исклюем увядшие плечи. Кахетинцев много порублено, Рук не хватит копать могилы. Я терзал уже клювом острым Теплые и сладкие жилы». Застольная Наливай вина — и выпьем, Выпьем, чтоб оно пропало! — И пойдет прямой дорогой Мир, бредущий как попало. Потоплю я в турьем роге Горечь сердца, злое горе, Повстречаюсь я с любимой, Погуляю на просторе, Своего пришпорю Лурджу, Вместе с Лурджой кинусь в море, Много лучше смерть во славе, Чем собачья жизнь в позоре. Молодой боец не может Видеть смысл во всяком вздоре. Жалоба дударя Заболел я всей скорбью мира Оттого и стал дударем. Воры дудку мою украли, Вот и плачу ночью и днем. И на что она им, проклятым? Не продать ее нипочем: Солью слез ей глаза изъело, Не украшен стан серебром. Срезал я ножом безыскусным Бузины тонкостенный ствол, Из волос гонимых и нищих Я колечки для дудки сплел, В соловьиную горловину Вдунул мира горький глагол, А теперь втихомолку плачу, Чтоб никто меня не нашел. Пусть же вор могильную землю Ртом щербатым ест не дыша! О, как дико и нежно пела Легкой дудки моей душа! Ничего от вас не хотела, Даже ломаного гроша, И сама просилась мне в руки, До того была хороша. Мы сроднились, как брат с сестрою, А теперь простились навек. Слить бы голос ей с причитаньем Синих гор, ущелий и рек. Чтоб смеющийся, как ребенок, Слезы лил и лил человек. Орел Видел я: орел-подранок Бился насмерть с вороньем И, уже взлететь не в силах, Землю мел одним крылом; Из груди его струилась Кровь слабеющим ручьем. Чтоб вам сгинуть! Он попался В час недобрый вам живьем, А не то ваш пух по ветру Долго вился бы кругом. Где ты, мой орел? Где ты, мой орел? Клювом бей, Сердце рви кривыми когтями, Дай свободу крови моей, Дай душе изойти слезами! Истомила меня печаль, Но не могут слезы пролиться. Сердцу больно — людям не жаль. Помоги мне, вольная птица! Был в горах… Был в горах, с вершины видал Мир, припавший к дальним отрогам, На груди светила держал, Как пророк, беседовал с богом. Мысль о благе мира была Для души единственной мерой, Жизнь и смерть во имя его Были правдой моей и верой. А теперь я спускаюсь вниз. Тьма глотает меня в ущелье, Злые думы с душой сплелись, Сирым разумом завладели. Сверху вниз брести наугад — Горе мне! — как тяжко и томно… Слезы не исцелят меня На равнине этой бездомной. О, зачем я себя обрек На погибель без воздаянья И сошел с горы? Чтобы стать Тщетной жертвой? Чашей страданья? Старый лев Притомился лев, притомился, Наступила старость на горло, Наложила подать на мышцы, Когти царские поистерла. На поклон зверье не приходит, Будто все окрест перемерло, И никто его не жалеет, И прошла пора золотая, Та пора, когда выступал он, Землю лапами прогибая, Всю державу свою рычаньем Потрясал от края до края. Приутих недавний властитель, Сердце старое плачет сиро; Мнится, он давно уже болен: На костях ни мяса, ни жира. И чело его омрачает Дума о вероломстве мира. Притомился лев, притомился, Наступила старость на горло, Наложила подать на мышцы, Когти царские поистерла, Шкура у него заскорузла И в груди дыхание сперло. Из очей, когда-то прекрасных, Тихо каплет мутная влага. Кто тебя в беде пожалеет, Жертва старости, царь-бедняга? Где гордыня? Где величавость? Где высокое бремя славы? Весь ты в шрамах и гнойных язвах. Что за зрелище, боже правый! Холодает лев, голодает И мышкует в поисках пищи, За зверями по следу ходит, Просит милостыни, как нищий. Для себя охотится каждый, Лев к тому же чужой породы. Кто глупей, тот на нем, беззубом, Вымещает свои невзгоды, А еще иному приятна Вечная жестокость природы. Никому из зверей не жалко, Что погасло львиное счастье, Тигры льстивые даже рады Одряхленью Кровавой Пасти; Не таясь, олени выходят И зовут соучастниц страсти. Голодает лев, холодает, Наступила старость на горло, Наложила подать на мышцы, Когти царские поистерла. Лев минувшее вспоминает: Звери на поклон приходили, И валялось парное мясо У могучих лап в изобилье. вернуться Чадуна — щитовина, род папоротника. |
