«Река Сугаклея уходит в камыш…» Река Сугаклея уходит в камыш, Бумажный кораблик плывет по реке, Ребенок стоит на песке золотом, В руках его яблоко и стрекоза. Покрытое радужной сеткой крыло Звенит, и бумажный корабль на волнах Качается, ветер в песке шелестит, И все навсегда остается таким… А где стрекоза? Улетела. А где Кораблик? Уплыл. Где река? Утекла. Дом Юность я проморгал у судьбы на задворках, Есть такие дворы в городах — Подымают бугры в шелушащихся корках, Дышат охрой и дранку трясут в коробах. В дом вошел я как в зеркало, жил наизнанку, Будто сам городил колченогий забор, Стол поставил и дверь притворил спозаранку, Очутился в коробке, открытой во двор. Погоди, дай мне выбраться только отсюда, Надоест мне пластаться в окне на весу; Что мне делать? Глумись надо мною, покуда Все твои короба растрясу. Так себя самого я угрозами выдал. Ничего, мы еще за себя постоим. Старый дом за спиной набухает, как идол, Шелудивую глину трясут перед ним. «Зеленые рощи, зеленые рощи…» Зеленые рощи, зеленые рощи, Вы горькие правнуки древних лесов, Я — брат ваш, лишенный наследственной мощи, От вас ухожу, задвигаю засов. А если я из дому вышел, уж верно С собою топор прихвачу, потому Что холодно было мне в яме пещерной И в городе я холодаю в дому. Едва проявляется день на востоке, Одетые в траурный чад площадей Напрасно вопят в мегафоны пророки О рощах-последышах, судьях людей. И смутно и боязно в роще беззвучной Творить ненавистное дело свое: Деревья — под корень, и ветви — поштучно… Мне каждая ветка — что в горло копье. «Под сердцем травы тяжелеют росинки…» Под сердцем травы тяжелеют росинки, Ребенок идет босиком по тропинке, Несет землянику в открытой корзинке, А я на него из окошка смотрю, Как будто в корзинке несет он зарю. Когда бы ко мне побежала тропинка, Когда бы в руке закачалась корзинка, Не стал бы глядеть я на дом под горой, Не стал бы завидовать доле другой, Не стал бы совсем возвращаться домой. «Если б, как прежде, я был горделив…» Если б, как прежде, я был горделив, Я бы оставил тебя навсегда; Все, с чем расстаться нельзя ни за что, Все, с чем возиться не стоит труда, — Надвое царство мое разделив. Я бы сказал: — Ты уносишь с собой Сто обещаний, сто праздников, сто Слов. Это можешь с собой унести. Мне остается холодный рассвет, Сто запоздалых трамваев и сто Капель дождя на трамвайном пути, Сто переулков, сто улиц и сто Капель дождя, побежавших вослед. Ночной дождь
То были капли дождевые, Летящие из света в тень. По воле случая впервые Мы встретились в ненастный день, И только радуги в тумане Вокруг неярких фонарей Поведали тебе заране О близости любви моей, О том, что лето миновало, Что жизнь тревожна и светла, И как ты ни жила, но мало, Так мало на земле жила. Как слезы, капли дождевые Светились на лице твоем, А я еще не знал, какие Безумства мы переживем. Я голос твой далекий слышу, Друг другу нам нельзя помочь, И дождь всю ночь стучит о крышу, Как и тогда стучал всю ночь. «Записал я длинный адрес на бумажном лоскутке…» Записал я длинный адрес на бумажном лоскутке, Все никак не мог проститься и листок держал в руке. Свет растекся по брусчатке. На ресницы, и на мех, И на серые перчатки начал падать мокрый снег. Шел фонарщик, обернулся, возле нас фонарь зажег, Засвистел фонарь, запнулся, как пастушеский рожок. И рассыпался неловкий, бестолковый разговор, Легче пуха, мельче дроби… Десять лет прошло с тех пор. Даже адрес потерял я, даже имя позабыл И потом любил другую, ту, что горше всех любил. А идешь — и капнет с крыши: дом и ниша у ворот, Белый шар над круглой нишей, и читаешь: кто живет? Есть особые ворота и особые дома, Есть особая примета, точно молодость сама. «Я боюсь, что слишком поздно…» Я боюсь, что слишком поздно Стало сниться счастье мне. Я боюсь, что слишком поздно Потянулся я к беззвездной И чужой твоей стране. Мне-то ведомо, какою — Ночью темной, без огня, Мне-то ведомо, какою Неспокойной, молодою Ты бываешь без меня. Я-то знаю, как другие, В поздний час моей тоски, Я-то знаю, как другие Смотрят в эти роковые, Слишком темные зрачки. И в моей ночи ревнивой Каблучки твои стучат, И в моей ночи ревнивой Над тобою дышит диво — Первых оттепелей чад. Был и я когда-то молод. Ты пришла из тех ночей. Был и я когда-то молод, Мне понятен душный холод. Вешний лед в крови твоей. |
