В обиде я на жизнь иль не в обиде,
Но смерть свою приму я, ненавидя.
В ожесточенье ждет моя природа
Ее неотвратимого прихода.
Но я столь грозной силе не перечу
И терпеливо движусь ей навстречу.
Уйду — и все несчастья и тревоги
Останутся на жизненной дороге.
Я — как пастух, покинутый в пустыне,
Забочусь о чесоточной скотине.
Как дикий бык, лишенный прежней мощи,
Ищу губами хоть травинки тощей.
Но вскоре у забвения во власти
Я распадусь на составные части.
Не знаю дня такого, чтобы тело
Помолодело, а не постарело.
И у меня, о дети Евы, тоже
Проходит страх по ежащейся коже.
Непритуплённый меч, готовый к бою,
Навис и над моею головою.
Удар меча тяжел, но смерть в постели,
А не в сраженье во сто раз тяжеле.
С природой нашей вечное боренье
Приводит разум наш в изнеможенье.
Я заклинаю: встань, жилец могилы,
Заговори, мой брат, немой и хилый.
Оповести неопытного брата —
Какими хитростями смерть богата?
Как птичью стаю сокол бьет с налета,
Так на людей идет ее охота.
Как волк бродячий режет скот в загоне,
Так смерть — людей в юдоли беззаконий.
Ее клеймо — на стае и на стаде,
Она не слышит просьбы о пощаде.
Я думаю, все небо целокупно
У смерти под рукою неподкупной.
Настань их время — звезд не сберегли бы
В своих пределах ни Весы, ни Рыбы.
Все души зрит ее пустое око
Меж точками заката и востока.
Подарком не приветив человека,
Смерть входит в дом араба или грека
И, радуясь, не отвращает лика
От смертной плоти цвета сердолика.
Она — любовь. У любящих в природе
Пренебреженье к прежней их свободе.
Ушедших не тревожит посетитель:
Удалена от мира их обитель.
И я гордился черными кудрями,
Как вольный ворон черными крылами.
Но жизнь прошла, и старость поразилась:
Как в молоко смола преобразилась?
Бурдюк с водой — и ничего иного
Нет у меня для странствия ночного.
Я мог на гóре им увлечь их за собой
Дорогой истины иль близкой к ней тропой.
Мне надоел мой век, я веку надоел.
Глазами опыта я вижу свой удел.
Когда придет мой час, мне сам собою с плеч
Седую голову снесет индийский меч.
Жизнь — верховой верблюд; мы держимся в седле,
Пока воровка-смерть не спрячет нас в земле.
Аль-мутакáрибу
[40] подобен этот мир,
А на волне его я одинок и сир.
Беги, утратив цель! С детьми Адама связь
Наотмашь отруби, живи, уединясь!
Сражайся иль мирись, как хочешь. Друг войны
И мирной жизни друг поистине равны.
Лучше не начинайте болтать о душе наобум,
А начав, не пытайте о ней мой беспомощный ум.
Вот прощенья взыскав, человек многогрешный и слабый
Носит крест на груди иль целует устои Каабы
[41].
Разве скину я в Мекке невежества душный покров
Средь паломников многих из разноязыких краев?
Разве чаша познанья для уст пересохших найдется
У паломников йеменских, не отыскавших колодца?
Их пристанища я покидаю, смиренен и тих,
Чести их не задев, не унизив достоинства их.
Молока не испив, ухожу, и погонщикам стада
Слова я не скажу, будто мне молока и не надо,
И в могиле меня обоймет утешительный плен,
Не разбудит в ночи завывание псов и гиен.
Тьмы рабов у тебя, ты несметных богатств обладатель,
Но не рабской неволей ты столь возвеличен, Создатель!
О, племя писателей! Мир обольщает ваш слух
Напевом соблазнов, подобным жужжанию мух.
Кто ваши поэты, как не обитатели мглы, —
Рыскучие волки, чья пища — хвалы и хулы.
Они вредоносней захватчиков, сеющих страх,
Как жадные крысы, они вороваты в стихах.
Ну что же, примите мои восхваления как дань:
В них каждое слово похоже на резкую брань.
Цветущие годы утратил я в вашем кругу
И дней моей старости с вами делить не могу.
Уже я простился с невежеством ранним своим,
И хватит мне петь племена ар-рабаб и тамим
[42].
